Голод

Теперь никто из спутников с Тамсен не разговаривал. Тяжесть всеобщей неприязни чувствовала даже Элита. Завидев ее приближение, люди бочком-бочком расходились в стороны. Никто из девушек, кроме Мэри Грейвс, не ходил стирать, пока Тамсен на берегу, а если вместо нее стирать шла Элита, ей приходилось выслушивать уйму насмешек и ругани.

Какое бы несчастье ни постигло обоз, во всем винили Тамсен. Да, Тамсен прекрасно удавалось делать вид, будто ее это вовсе не задевает, но по ночам Элита нет-нет да слышала ее плач.

Самой ей притворство никак не давалось. Казалось, Элита вот-вот сгорит от стыда. Однако голоса по-прежнему толпились, гудели в голове, нашептывали ужасные вещи, оставляя внутри глубочайший туннель одиночества, как будто слова их – острые, вполне осязаемые – опустошают душу. Как же хотелось ей мира, покоя, тишины…

Но голос Хэллорана – негромкий, размеренный гул, увлекающий в царство ужаса пополам со стыдом – не умолкал ни на миг. Хэллоран во всех подробностях толковал о том, чего ей совсем не хотелось бы слышать. Рассказывал о голоде, гнездящемся не в желудке, а в самой крови, всепоглощающем, отравляющем тело, словно нечистая рана. Рассказывал о сладком запахе человеческой кожи, о ни с чем другим не сравнимой сытности человеческой крови, о влечении к крови, овладевшем всем его существом. Он утверждал, будто стыдится этого, однако о теле Тамсен поминал с вожделением, а в самом мрачном, злом настроении нашептывал Элите такие извращенные гадости, что вовек не забудешь.

– Интересно, какова ты на вкус?

– Интересно, каково будет тобой угоститься?

– Начну с чего-нибудь маленького – с мизинца ноги, или с мягкого, нежного ушка…

Элите все чаще и чаще хотелось зайти подальше в реку и утонуть. Холодное, темное безмолвие речных волн, смыкающихся над головой, начало сниться ей по ночам.

Вскоре она так и сделала.

Тамсен отправила ее к реке со стиркой, пока родные распрягали волов и разбивали лагерь, устраиваясь на ночлег. Топиться в тот самый вечер Элита вовсе не думала, но, остановившись в тени высокого берега, глядя, как на воде играют отблески заходящего солнца, стараясь не замечать назойливого гула призрачных голосов в голове, вдруг поняла: выход только один, и этот выход – вот, прямо перед ней. Река манила, будто кровать, застланная свежим бельем. Звала к себе, будто дом родной.

Тут Элита на минутку задумалась, не оставить ли на берегу башмачки: обувь – вещь дорогая, какой смысл губить их, когда еще сестренкам вполне пригодятся… но нет. Нет. Вдруг, задержавшись, она передумает? Сойдя с камней, Элита ступила в нежно журчащую воду. Вода оказалась холоднее, чем она думала, но Элита, не останавливаясь, двинулась дальше, и вскоре вошла в реку по пояс. А, кстати, не набить ли карманы камнями? Однако юбки и без того отяжелели настолько, что трудно было идти. Течение тянуло вбок. Чуть дальше, впереди, белели буруны: там река обретала полную силу. Если повезет, на стрежне ее собьет с ног и понесет вниз.

Тогда выйдет так, будто ее вины тут нет. Будто тонет она не по собственной воле. Жизнь и смерть ее окажется в руках Господа, и она не утратит надежды на его милость. Об одном только Бога попросит: пусть все закончится поскорей.

Вода достигла груди. Элита невольно ахнула. Держаться на ногах становилось все тяжелее: течение трепало юбки, увлекало за собой. Вдруг голоса в голове стихли, сменившись приливом страха. Перед глазами мелькнуло лицо младшей сестренки и лицо Томаса, однако сожалеть о сделанном было поздно: слишком здесь глубоко. В намокших юбках, в корсете, сдавившем грудь так, что духа не перевести, обратно на берег не выбраться. Решившись позвать на помощь, Элита повернулась к берегу, но поскользнулась на камне, споткнулась, и студеная, точно лед, вода хлынула в ноздри, в рот, ослепила.

Как она ни брыкалась, выпутаться из юбок не удалось. Вдобавок, Элита уже не понимала, в какой стороне поверхность. Течение несло, швыряло ее из стороны в сторону, не позволяя вдохнуть. Все вышло вовсе не так, как ей представлялось, – ничуть не похоже на мирный, покойный сон. Легкие заныли, требуя воздуха, но вместо воздуха в раскрытый рот, в горло, хлынула речная вода. Жаждущее жизни тело взорвалось нестерпимой болью.

И тут голоса зазвучали вновь, загомонили яростней, злее прежнего, пока Элите не сделалось ясно: это они, они тянут ее за ноги, вертят ей как хотят, волокут в глубину, под пенные буруны.

Здесь, под водой, с ней не осталось никого – никого, кроме них, голосов.

– Ну вот, девочка, ты и моя…

Этот голос ей был незнаком.

– Ко мне, Элита, ко мне, – едва ли не со слезами взмолился Хэллоран. – Нежная, сладенькая Элита…

Вдруг чьи-то руки схватили ее, потащили наверх. Вынырнув из воды, хватая ртом воздух, Элита увидела перед собой Томаса. Течение отнесло Элиту ярдов на сто, а Томас, вскарабкавшийся на упавшее дерево, перехватил ее и, кряхтя от натуги, втянул к себе. В глазах помутнело от слез, из горла хлынула вода с привкусом рвоты.