Голод

Ругательство летало кругами под потолком, когда он пнул стул ногой, так что тот перевернулся и упал на пол.

– Нет!

Это маленькое словечко вырвалось у меня, когда переломилась ножка стула. Сколько часов понадобилось Армуду, чтобы отшлифовать этот стул, сделать его мягким для детей, ползавших по полу? С какой нежностью мы выкрасили его в зеленый цвет…

– Что ты сказала, чертовка? Съезжай, если тебя что-то не устраивает.

Впившись в меня взглядом, он раздвинул мне ноги и врезался в меня раз за разом. Его глаза и жидкости его тела жгли мне кожу, а за окном кружился снег. И по-прежнему кружился, когда его взгляд оставил меня в покое, когда он повернулся ко мне спиной, а я, дрожа всем телом, принялась застегивать блузку.

Помню тот день, когда небо за окном было безоблачным и синим – любимых оттенков Армуда. В неровных волнах на стекле цвета казались мерцающими. Я лежала на полу в домике посреди леса, и не было начала, и не было конца. Боль говорит на стольких диалектах. Подумать только, что среди всего этого я могла думать о том, что хочу в туалет или что лопатки трутся об пол. Думаю, тело всегда тянется к самому что ни на есть банальному, даже когда его обитатель хочет просто лечь и умереть. Тело деловитое, действует автоматически. Но внутри все сжалось, когда я услышала рядом твое ритмичное дыхание – ты не спал, хотя давно должен был спать, и потому я знала, что существую. Последняя искорка во мне отказывалась гаснуть. Хозяин тыкался в меня, как животное, живот круглый и блестящий, как луна, словно он бессмертная, сверхестественная машина. Но его ноги, синие прожилки на них. По его жилам текла вязкая кровь. Он тоже человек. В один прекрасный день он окислится, заржавеет, прекратит свое существование. Никто из нас не будет жить вечно, даже он. Этим я и утешала себя.

Когда он уходил, я шла по лесным тропинкам, чтобы найти тебя. Ты спускался по ступеням вышки или выходил из дровяного сарая, когда я приближалась. В свои десять лет ты вовсе не казался большим или крепким – маленький человечек с серыми, как грозовые тучи, глазами, шагавший рядом со мной. Сейчас я жалею, что не обнимала тебя крепко-крепко всякий раз, когда мы находили друг друга. Помню один случай, который хотела бы забыть. Отведя глаза, ты прошел мимо меня, не останавливаясь, и подошел к останкам ивы у забора. Там ты остановился и принялся пинать ногами пень, бить кулаками по останкам ствола, так что сбил кулаки в кровь, забрызгав ею кору. Ствол ивы не ответил тебе, когда ты отдал ему свою кровь. Ты бил и бил, и наконец в полном изнеможении опустил руки. Они висели, как убитые зайцы. У тебя не осталось сил.

Мое дитя.

Твое тело разом обвисло, я сделала несколько шагов к тебе. Но тут ты увидел, как белка карабкается по стволу дерева, и лицо твое прояснилось. Живое существо еще меньше тебя. Я увидела, как твое лицо порозовело при виде этой белки, впервые в этой нашей новой жизни ты засмеялся, словно зажурчал ручеек, ты побежал через двор, не сводя глаз с рыжего хвостика. Бледные волосы топорщились. Твои ноги отвыкли бегать, ты споткнулся и упал на землю, больно ударившись лбом. Несколько мгновений ты лежал совершенно неподвижно. Прислушивался к себе, насколько тебе больно, можешь ли ты пошевелиться? Но вот ты приподнял голову. Лицо исказилось, плечи затряслись. Камешки в царапинах, кровь, перемешанная со слезами. Наверное, ты закричал, но я не помню никаких звуков. Помню только, как мое тело проснулось, ожило. Заспешило.

– Иди сюда, я тебя обниму!

Я обняла тебя и прижала к себе крепко-крепко, как должна была делать каждый день, каждую секунду. Попыталась утешить тебя тем, что говорила своему собственному страху.

– Не всегда его сапоги будут топтать наш двор, – сказала я тебе.

– Обещаешь? – спросил ты, глядя на меня испуганными, заплаканными глазами.

– Обещаю, – ответила я. – Мы найдем путь, ты и я. Если ничто не поможет, то все рано или поздно ложатся в землю, даже он. Никто не может жить вечно. Даже землевладельцы.

Мы вместе поднялись на ноги. Я должна нащупать это в себе – то, что я утратила, то, что помогало мне чинить рваную одежду, мыть окна, добывать из земли пропитание, пробираться сквозь лес с пустой корзиной, пока она не наполнится. Я отнесла тебя к каменной изгороди, и там мы сидели рядом, обнявшись, ты – положив голову мне на живот, я – гладя тебя по волосам. Маленькая семья. Дыша в твой напряженный затылок, я ощущала твой запах. Мой мальчик.

Все ради тебя.

Заглянув тебе глубоко в глаза, я передала тебе все тепло, которое способно было родить мое тело.

– Я люблю тебя, Руар.

Долго-долго просидели мы так. Потом помыли твое лицо, твои разбитые руки и поцарапанную коленку. Поиграли в крестики-нолики – даже вспомнили, как это делается. Когда мы легли в постель, я обняла тебя, а ты долго всхлипывал от облегчения, пока вечер пробирался по кухонному полу.

– На этом все плохое закончится, – сказала я тебе. – На этом, слышишь? Это наше дно. Ниже мы не упадем. Отсюда только вверх. Плохому пришел конец.

Таково было мое обещание.