Гнёт. Книга 2. В битве великой

— Прислала вам посылку и записку. Просмотрите, перечислите на этом бланке всё, что получили, и подпишите. Как у тебя, Слиткин, записка готова?

— Так точно, вот она. Ничего не проявилось. — К столу подошёл длинноносый человек с подслеповатыми глазами, положил записку и вышел.

Ронин с жадностью схватил клочок бумаги:

"Папка, родной! Не хандри. Всё переверну, а тебя в обиду не дам. Внуки растут, я работаю. Женя получил повышение. Знакомые шлют привет. Целую. Твоя Анка".

Этот влажный после анализа клочок бумаги был ему дороже всяких даров. Спрятав записку в боковой карман, стал просматривать посылку. Там была бутылка вина, бутылка коньяку, сыр, копчёная колбаса, сухофрукты, две коробки сардин и три лимона. Складывая обратно в ящик продукты, он оставил на столе коньяк, лимон и коробку сардин.

— Могу я возвращаться? Или будете снимать показания? — спросил Ронин.

— Начальник, откинувшись в кресле, с вожделением поглядывал на коньяк:

— Видимо, ваша дочь, — особа решительная, — ответил он довольно любезно. — Есть распоряжение передавать вам посылки и разрешить переписку. Вот бумага, а чернила и перья доставит надзиратель.

— Скажите, когда будет надо мной суд?

— Ну, батенька, мне это неведомо. Пишите прокурору. Я ведь не в курсе дела… А что же вы оставили бутылку на столе?

— На ваше усмотрение, — улыбнулся Ронин. — Отдадите кому-нибудь нуждающемуся. Хочу поделиться.

Начальник крякнул:

— Это можно…

Радость, которую испытал Ронин, получив письмо от дочери, неожиданно сменилась печалью. На другое утро надзиратель сказал ему, что в конце коридора имеется камера смертников. Там уже целый месяц томится юноша. Если не будет помилования, то казнь совершат на этой неделе, здесь же, в тюремном дворе.

Для Ронина начались мучительные дни. Он стал думать о юноше. Ночами почти не спал.

Стоял конец марта. Рязанская весна робко вступала в свои права. Днём ярко светило солнце и звенела капель, а ночью морозец сковывал подтаявший за день снег.

Эта ночь тянулась особенно медленно. Измученный бессонницей, Ронин поднялся с койки и подошёл к высокому окошку. В конце коридора резко щёлкнул замок, открылась тяжёлая входная дверь. Послышался гулкий топот солдатских сапог и бряцание винтовок. Понял — идут за смертником.

Молодой звонкий голос с надрывом прорезал немую тишину: "Товарищи! Помогите!"..

Тюрьма ожила. В камерах застучали. Раздались выкрики: "Палачи! Вампиры! Убийцы!"

Ронин, весь дрожа, стоял у двери. Вслушивался в каждый звук. Вот тихо прозвенели кандалы, точно закованного человека волокли по земле. Стон. Потом шум бесполезной борьбы. Мучительный крик:

— Прощайте, товарищи!

Ронин поймал себя на желании дико завыть, ударился головой о стенку. Сжал кулаки, поднял голову и… над звоном кандалов поплыла песня:

Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут…

Мощные звуки "Варшавянки" неслись под сводами. Весь гнев, всю свою ярость вложил Ронин в эти слова протеста. К нему присоединился один, другой голос, и вот уже гремит вся тюрьма.

В битве великой не сгинут бесследно
Павшие с честью во имя идей,
Их имена с нашей песней победной
Стонут священны мильомам людей.

Свершилось чудо. Истерзанный муками ожидания и страхом смертного часа, обронённый зашагал бодро, в такт песне. Конвойные тоже отбивали шаг. Проходя мимо камеры Ронина, юноша бодро крикнул.

— Спасибо, дорогой товарищ! — И тут же подхватил припев;

На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш, вперёд,
Рабочий народ!..

Ронин понял, что узник воспрянул духом. Он шёл на смерть с поднятой головой.

Через несколько дней Ронину объявили, что в порядке административного надзора его высылают в Кемь на два года. Позже узнал, что губернатор поспешил выслать без суда и следствия, опасаясь приезда комиссии. В прессе стали часто появляться статьи и заметки о произволе и безобразиях в рязанской тюрьме.

Сидя на берегу хмурой Кеми, глядя на подступающий к реке лес, Ронин тосковал. Нго неудержимо тянуло в Ташкент, к людям, с которыми связывало большое дело.

Суровые жители Кеми, большей частью карелы, почти не говорили по-русски. Ронин стал сразу по приезде изучать местный язык, но свободно говорить по-карельски не мог, и это обрекало его на одиночество.

Однажды, пробираясь в густых зарослях, Ронин услышал шаги. Притаился за кустарником, выжидая. Но шум шагов прекратился. В тишине раздался басовитый окрик:

— Ты чего это затаился? Вылазь!

— С радостью вылезу, я думал, медведь, — засмеялся Ронин.

Обогнув куст, вышел на тропинку. Там стоял лохматый великан и целился из ружья.

— Кто ты есть? — спросил лохматый, опуская дуло к земле. — Чего шатаешься без ружья.

— Оружия мне не положено, ссыльный. А ты кто будешь?

— Лесник. Корнеем кличут.

— Уж не тот ли Корней, о котором Соколёнок рассказывал?

— Вот ведь диви… Видать, знаешь Андрея… Где он теперя?

— За границей. Елена Сергеевна с ним живёт.