Гнёт. Книга 2. В битве великой

…На звонок дверь открыла Антонида. Увидев, кто стоит перед нею, она с радостным криком "папка!" повисла у него на шее.

— Женя! Скорее иди сюда! — крикнула она в полуоткрытую дверь.

Небольшая, ярко освещённая столовая казалась уютной и даже нарядной.

Напротив входной двери, над кушеткой, висел великолепный иомудский ковёр. Ронин узнал в нём тот, что в Асхабаде покрывал стену его кабинета.

С потолка свешивалась под абажуром яркая лампа, освещая круглый стол, покрытый камчатой скатертью. На нём, окутываясь паром, шипел никелированный самовар в виде вазы, поблёскивали тонкие стеклянные стаканы на стеклянных же блюдцах.

Возле самовара хлопотала девочка с пушистыми волосами. Она оказалась дочерью Янтовского.

Давно Ронин не чувствовал себя так хорошо, как здесь, в семейной обстановке. Узоры ковра напомнили долгие часы раздумья о милой Наташе.

— Папка! Задумался… А Женя ждёт, обнять хочет.

Ронин оторвал взгляд от ковра, повернул голову.

Рядом стоял Изветов в тужурке военного врача.

— Здравствуйте, дорогой! Как чудесно, что вы здесь, — говорил он приветливо.

Они обнялись и расцеловались.

— Где же ребята, Анка?

— Пойдём, покажу твоих внуков, — отозвалась дочь и, по-детски уцепив отца за руку, повела в другую комнату.

Ронин любовался дочерью. Она стала крупнее и как-то степеннее. Это уже не та озорная девочка с кинжальчиком на поясе, гулявшая с ним в степных просторах.

"Профессия налагает свой отпечаток", — тепло подумал он.

— Антонида Викторовна, я пойду домой?

— Ни в коем случае, Сонюшка. Напьёшься чаю, и нянюшка проводит тебя, — ответила Антонина.

Обращаясь к отцу, сказала:

— Моя ученица. Подтягиваю её по немецкому. Хорошая, воспитанная девочка, дочь доверенного одного.

— Янтовского? Он с вокзала привёз меня к вам. Видимо, не знал, что дочка здесь… А, вот какие у меня внуки!..

На узорчатой кашгарской кошме, разостланной у стены, среди игрушек возились два мальчугана.

Один, лет пяти, темноволосый и подвижной, старался перевернуться через голову. Другой, рыжеватый, пухлый и неуклюжий, похожий уже теперь, в свои три года, на отца, делал бесплодные попытки подражать брату.

На краю кошмы сидела пятнадцатилетняя девчушка с длинной косой. Она следила, чтобы дети не зашибли друг друга, и всё время подсовывала им подушечку, когда они падали.

Как только вошли родители, дети бросили возню и уцепили мать за платье.

— А меня забыли? — проговорил Изветов, опускаясь на корточки.

Старший мальчик кинулся к нему, обхватил за шею и повис. Отец поднялся и, придерживая сына, подошёл к Ронину.

— Вот вам первый номер. Витька, — обратился он к сыну, — смотри! Кто приехал?

Мальчик, широко открыв глазёнки, долго изучал Ронина. Наконец произнёс:

— Дядя…

— Гляди лучше. Деда не узнал?

— Де-да… — протянул мальчик и нерешительно поднял ручонки.

Ронин взял его на руки, подбросил вверх и крепко поцеловал:

— Не узнал, малыш? Ну, лети ещё выше.

Мальчик, довольный, визжал, кричал:

— Узнал, узнал!..

За чайным столом было шумно и весело. После чая Анка стала укладывать детей спать, а Изветов рассказал Ронину о последних событиях в Самарканде.

— Беспокойно в городе стало, — говорил он, — с пятого года орудует в области шайка Намаза. Два раза делал набеги на город.

— Кто он такой, этот Намаз? Разбойник или мститель?

— Не поймёшь. Делает налёты на богатых, особенно на предпринимателей. Первым делом уничтожает все долговые расписки и прочие документы. Грабит, увозит имущество, угоняет скот, но… как ни странно, всё это отдаёт беднякам в дальних кишлаках. Почти три года не могли его поймать.

— А теперь? Сидит?

— Нет. Поговаривают, убит в перестрелке с полицией. Отряд же продолжает свои набеги. Кто-то другой возглавляет его под его именем. Думаю, что натолкнули туземцев на этот путь эсеры-боевики.

— А тебе приходилось встречать Намаза?

— Был один случаи: как-то ночью я засиделся над своими врачебными заметками. Окна кабинета на улицу. Слышу, перестрелка где-то в нашем квартале. Минут через пять кто-то стучит. Подумал я, что вызывают к больному, вышел на крыльцо. У двери — человек, говорит: "Помогай, дохтур, рука плохо".

Я его впустил, запер дверь, привёл в кабинет. Детина лет за тридцать, крепкий, волевой. Халат в крови. Огнестрельная рана в плечо. Принёс ему стопку коньяку, напоил, сделал перевязку. Окровавленную тряпку сжёг в печи. Он просит: "Дай ещё выпить".

Принёс ещё рюмку. Коньяк подействовал, ожил мой пациент. Встал, руку к сердцу: "Да будет благословенье над твоим домом".

В это время слышим шум, топот ног под окнами. Я взглянул на него. Глаза горят, рука тянется к ножу на поясе. Сообразил я, что его ищут. Говорю: провожу во двор, а там как знаешь.

Вывел через дверь… Перемахнул он через дувал[36] в соседний сад. А я обратно в комнаты. Только вошёл — звонок. Открыл. Пристав с нарядом полицейских.

Пришли в кабинет. Пристав уселся в то кресло, где сидел раненый, шарит вокруг глазами, говорит: