Гнилые болота

Княжна Елисавета попала въ домъ къ двоюродному брату покойной матери, къ бывшей знаменитости того времени, вельмож NN. Жизни въ его богатомъ дом не было. Вельможа былъ вдовъ, считалъ себя обиженнымъ, собирался на житье въ Москву, но не могъ разстаться съ Петербургомъ и хандрилъ. То вдругъ затворялся онъ въ своихъ хоромахъ и не принималъ никого, то вдругъ задавалъ блестящій пиръ, длалъ балъ и веселился наперекоръ себ, желая подразнить тхъ, кмъ, по его мннію, онъ былъ обиженъ, желая показать имъ, что его не тревожитъ обида. Дней съ пять посл бала онъ волновался и спрашивалъ у всхъ: «не изволили ли упоминать о моемъ бал и въ какомъ смысл разсужденіе обо мн имли?» Отвтъ получался одинъ: «не говорили!» Опять хандра, опять затворянье дверей, хожденье слугъ на цыпочкахъ, шепотня во всемъ дом и черезъ мсяцъ новый балъ, новые разспросы… Такой-то домъ сдлался пріютомъ княжны. Она пользовалась полною свободою просыпаться утромъ, одваться въ великолпные наряды, ходить до упада по комнатамъ, говорить по-французски, по-русски и по-англійски, сть и пить, сердиться на горничныхъ, смнять ихъ, глядть на стны роскошныхъ палатъ, звать до судорогъ и вечеромъ ложиться на пуховую постель подъ штофное одяло; вотъ вс прутики бличьяго колеса, по которымъ приходилось ей бгать, вертться и снова возвращаться отъ послдняго прутика къ первому, чтобы начать поутру ту же работу. Людей она не видала. На балахъ дяди видла пресмыкающихся, облитыхъ золотомъ, обшитыхъ кружевомъ; они приходили въ восторгъ отъ ея танцевъ съ шалью, кропали по этому поводу стишонки; но и восторгъ, и стишонки относились къ дяд-воспитателю, а не къ ней самой: ея не замчали, какъ невыгодную невсту. Новые, лучшіе люди, занятые дломъ, не посщали этихъ баловъ и давно называли вельможу старымъ сумасбродомъ. Въ будни княжна видла пресмыкающихся въ ливреяхъ, боявшихся любимицы-племянницы и знавшихъ, что первая жалоба вызоветъ грозу, отъ которой долго будутъ дрожать стекла въ богатыхъ хоромахъ. Княжна часто слышала отвратительную, гнусную, выработанную холопствомъ поговорку: «мы должны ваши ножки мыть и эту воду пить…» и ей стали противны эти жалкіе холопы. Съ тоской глядла она на длинный рядъ блистающихъ холоднымъ блескомъ комнатъ, на мертвенно-покорныя лица слугъ, на мрачные портреты своихъ предковъ и родственниковъ, глядвшихъ на нее безпощадно строгими взорами. По цлымъ часамъ стаивала она передъ этими портретами и какъ-будто старалась допросить ихъ: неужели и вы такъ жили? неужели такими должны быть люди и жизнь? Предки молчали, а съ устъ княжны срывались горячіе упреки и предкамъ, и судьб. Ея вопросы не были слдствіемъ праздности и скуки. Нтъ, у нея была страстная, жаждавшая жизни натура. Я видлъ портретъ, писанный съ нея въ 1802 году, и онъ всегда пробуждалъ во мн страшное, горькое чувство. Она изображена на немъ въ простомъ русскомъ наряд, съ веретеномъ въ рук, среди небогатой крестьянской избы. (Обстановка была одною изъ прихотей вельможи.) Гладко причесаны ея черные, какъ вороново врыло, волосы, гордо приподнята верхняя губа, глаза немного сощурены, лвая ея рука облокотилась на столъ и поддерживаетъ голову, правая опущена по сарафану и готова выронить веретено. Тутъ съ одной стороны чудесная красота, властительная гордость и богатство, проглядывающее въ жемчужной повязк, съ другой стороны — крестьянскій нарядъ, бдная изба и выраженіе мучительной тоски. Когда я переставалъ смотрть на этотъ портретъ, то въ моемъ воображеніи исчезало все, и оставалось въ душ только одно выраженіе мучительной, безпредльной, безпощадной тоски. Такія женщины рдко покоряются гнетущимъ обстоятельствамъ и часто рвутъ путы, навязанныя на нихъ обществомъ, а страдаютъ он всегда. Судьба сжалилась, или, лучше сказать, жестоко насмялась надъ княжной: показала ей и жизнь, и людей.

Вельможа въ молодости посщалъ Англію, и въ ней боле всего потшалъ его шипящій, свистящій и отрывистый говоръ англичанъ. Онъ непремнно хотлъ, чтобы племянница знала англійскій языкъ, и нанялъ ей гувернантку, миссъ Скимполь, женщину незамчательную и очень ограниченную. Она прожила, держась прямо и вя морозомъ, восемь лтъ въ дом вельможи и ухала въ Англію. На ея мсто поступила миссъ Друри. Прекрасная собою и умная, миссъ Друри рзко отличалась отъ миссъ Скимполь и отъ толпы холоповъ. Она съ самой ранней молодости посадила себя на пользу своего семейства… Она работала — чтобы оно могло отдыхать, она отказывала себ во всемъ — чтобы оно наслаждалось, она подавила, въ себ вспышки страсти — чтобы ея братья и сестры узнали всю сладость любви. Въ этомъ самоотверженіи для семьи была великая поэзія, но она была, неизвстна постороннимъ людямъ. Миссъ была умна и не желала осквернять поэзіи, составлявшей все счастіе ея жизни, пошлымъ удивленіемъ пошлой толпы.