Глубокое ущелье

Но неприятнее всего было колебание почвы под ногами. Казалось, тонкая твердая корка непостижимой силой удерживается на поверхности бездонного моря. По мере того как они удалялись от твердой Земли, тревога сменялась страхом, страх — ужасом.

Вся надежда была на монаха Бенито. Как он определял дорогу, они не понимали. Бенито словно стал частью самого болота. Только теперь, увязая в колеблющейся под ногами трясине, устав от бесконечного мельтешения тростника, они почувствовали, как слился со страшным болотом этот человек, которого бог весть какие душевные потрясения заставили покинуть родину, завели в эти края и побудили укрыться в пещере. Только враг всех людей, а значит, прежде всего враг самому себе, мог так слиться с этой утратившей всякую привлекательность природой. Набрякшие веки под густыми бровями придавали лицу монаха рассеянно-сонное выражение, но шаг у него был быстрый, точный, решительный. Он успевал следить и за знаками, и за малейшим звуком, раздававшимся в болоте, и уверенно продвигался вперед.

«Почему поселился здесь монах? — размышлял Нотиус.— Чем занимается в этом проклятом богом месте? Деньги его не волнуют. Сам, посмеиваясь, рассказывал, что почти весь опиум, за которым ездит черт знает в какую даль и платит чистым золотом, бесплатно раздает дервишам». И образ его жизни, и место, выбранное для жилья, казалось, не могли приносить дохода. Нельзя было это объяснить одним лишь стремлением уйти от людей. «Мало ли пещер в Италии? Или там нет глупых баб, которые кормили бы его и подавали милостыню? Зачем он появился здесь?» Нотиус скосил на монаха глаза. Тот был абсолютно спокоен. И покой этот объяснялся свободой. Свободой от всяких условностей, свободой творить зло ради собственного удовольствия. Рыцарю показалось, что он проник в тайну монаха Бенито.

В здешних краях никто и ничто не мешало монаху заниматься своим делом. И что еще важнее — у здешних людей не было с ним ничего общего, не было и примера, который помог бы им разгадать его истинное лицо. Он мог не бояться быть застигнутым на месте преступления и опозоренным. Да, Бенито поселился здесь для того, чтобы, освободившись от суетных мыслей о добре, в полной мере вкусить радость мирского зла. И потому сейчас, ведя их по болоту, oн был воистину счастлив и воистину страшен.

Додумавшись до этого, рыцарь успокоился. Для многих людей бесстрашие и добро — такие же братья, как трусость и зло. Опознав в монахе Бенито человека своей масти, он отбросил всякие опасения, поверил, что одолеет проклятое, как сам проводник, болото и, утопая в крови, позоре и грязи, непременно достигнет своей цели.

— А не кажется ли тебе, Уранха, что, покуда мы тут воюем с болотом, дервиши с погремушками растащат опиум, что остался в пещере почтенного отца?

Сотника Уранху болото пугало, и страх его с каждым шагом возрастал.

— Я думал об этом. Дураки будут, если не растащат!

— К опиуму никто не притронется,— решительно заявил Бенито, воздев к небу палец, словно на проповеди.— Ибо заговорены монашеские пещеры...

А у тех, кто живет в них, не в обычае грабить друг друга.

Рыцарь громко расхохотался. Монах быстро обернулся и поднес воздетый палец к губам.

— Тсс! Не шуми.

— А что?

— Неподалеку буйволы пасутся.

— При чем тут буйволы? Какие буйволы?

— Знаменитые буйволы караджахисарского властителя... Давно уж на воле пасутся. Одичали. Не приведи господь столкнуться, особенно по весне,— не уцелеть! Пригнет голову к земле, подцепит тебя рогом, проволочет немного и раздавит. Чудовища посильнее слонов. Против них что копье, что меч — бесполезны...

— Кому он нужен, такой скот?.. Разве что караджахисарскому властителю похвастать: есть, мол, у меня скот...

— А чего ж не похвастать? Воистину ценный скот. Осенью лучники выходят охотиться на них. Набьют сколько надо, а потом из шкур одежду выделывают, из мяса — бастурму и колбасы. Буйволят ловят и метят. У многих скотина на болоте живет. Каждый свою по клейму распознает. Чужой скот никто пальцем не тронет.

— Раз к слову пришлось, скажи-ка, у Эртогрул-бея какое клеймо?

— Две стрелы торчком, между ними третья — лежа.

Бенито долго вел их по длинной конской тропе. Пройдя еще немного на север, они ступили на землю Караджахисара и спрятали коней на берегу пересохшей Сарыдере.

На обратном пути им предстояло еще раз пересечь болото вместе с крадеными конями, но по другой, более легкой тропе. Бенито посоветовал быть внимательней, запоминать знаки, которые попадутся, и даже ставить их самим.

Сарыдере считалась северным краем болота. Земля еще на несколько фарсахов была топкой, но даже самый неопытный путник теперь уже не сбился бы с дороги, ориентируясь по руслу реки, небольшим холмам и купам ракит. Камыш стал редким и уже не вызывал страх.

Уранха был напуган топью. С детства не любил он ходить пешком. И потому первым шагом по стезе грабежа, который он совершил десяти лет от роду, была кража коней.

Отдуваясь, словно кузнечный мех, он посетовал:

— Знал бы, что придется лезть через такое болото, не отдал бы этому монголу Чудароглу коней по пять сотен.