Глубокие раны

Записи на этом обрывались. Страницы, эта и предыдущая, густо закапаны кровью, и некоторые слова не сразу можно разобрать.

Глава девятнадцатая

1

В тот день, когда оборвались неровные строки в общей тетради с клеенчатым переплетом, бургомистра вызвали к коменданту города, и он имел там неприятный разговор с одним из офицеров гестапо. Неизвестно как до гестапо дошли слухи о Викторе.

Все время, проведенное с гестаповцем, Кирилина не покидало такое ощущение, словно его поджаривали на медленном огне.

Как только его отпустили, он, не заходя в горуправу, заспешил домой.

Антонина Петровна собиралась идти с очередной партией листовок по одному из подпольных адресов. Она поздно заметила мужа и, растерявшись, сунула листовки за большой портрет сына в гостиной.

Бургомистр бурей пронесся мимо перекрестившейся Елены Архиповны и подошел к жене. Изо всех сил сдерживаясь, спросил:

— Ты почему же о Витьке молчала?

Она ответила что-то вроде «с утра нализался», чем привела бургомистра в совершенную ярость.

— А! Я нализался! Нализался! Ты, может, скажешь, что не знала ничего… что Фаддей не сказал ничего… Нет, довольно, голубушка! Жрешь мой хлеб…

— Тише ты! — глаза Антонины Петровны сверкнули так, что Кирилин поперхнулся, проглатывая очередное слово. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, как могут смотреть лишь смертельные враги.

— Хлебом своим меня не тычь, — стараясь успокоиться, медленно сказала Антонина Петровна. — Не ела его и есть не буду. А в доме и моя доля есть… жила и жить буду. На улицу ты меня не выгонишь — кишка тонка. К коменданту пойду, он тебя пропесочит… Это тебе не при старой власти — по бабам бегать… Шиша не ел?

Помолчать бы Антонине Петровне, да слишком уж разошлось у нее сердце. Хоть и неискренними словами говорила, а все же облегчали они душу. Вскипел Кирилин. Выхватил браунинг и давай крошить. Стекла, вазы, добрался и до часов. Бил по стеклам рукояткой и приговаривал:

— Вот тебе твое, а это мое! Стерва! Вот тебе! Вот тебе!

Столбом стояла в дверях гостиной Елена Архиповна, забыла и креститься.

Антонина Петровна, опершись о край стола, бесстрастно наблюдала за действиями мужа. И только когда он расправившись с часами, в бешенстве взглянул кругом, отыскивая, на что бы еще обрушить свою злобу, женщина побледнела. Так и есть. Взгляд бургомистра упал на портрет сына.

— Не трожь! — с отчаянной решимостью сказала она, загораживая ему дорогу…

Коротким, сильным ударом в лицо он отшвырнул ее в сторону. Рванул со стены портрет: усеивая пол комнаты, посыпались листовки. Все произошло в течение секунд. Антонина Петровна, оглушенная, еще не успела подняться с полу.

На лету подхватив одну из листовок, Кирилин уловил взглядом: «Подпольный ГК ВКП(б)».

— Так, — только и смог он произнести. — Так… не шевелись! — взвизгнул он, глядя на встававшую Антонину Петровну.

Не обращая на него внимания, она встала, села на стул. Он задом отступил к двери на кухню. К тумбочке с телефоном.

— Вот теперь по-другому запоешь… Может, скажешь, эти листовки я туда положил? Как, голубушка?

Снял трубку телефона.

Кто знает, коснулось ли его души что-либо, когда он просил телефониста соединить его с дежурным офицером полиции, но телефонная трубка в его руках вздрагивала.

— Трех полицейских на дом ко мне, — сказал он, услышав голос дежурного. — Да, я — бургомистр. Живее прошу. Дело важное. Хорошо бы на машине.

Он положил трубку и, держа браунинг в полусогнутой руке, прислонился спиной к дверному косяку. Теперь, когда первый приступ бешенства прошел, он мог размышлять более спокойно. На жену он смотрел с ненавистью и некоторой долей страха; уж очень неожиданно все получилось. Он знал, что она его ненавидит, но такого не мог предполагать. Значит, ежеминутно его жизнь была под угрозой. Несомненно, она не задумалась бы и перед тем, чтобы отравить или пристрелить его сонного. Она терпела его лишь как удобную ширму. До этого она, конечно, не сама додумалась…

Кирилина прошиб пот. Нет уж… Пусть лучше новые неприятности от немцев, чем такая жена в доме. По крайней мере, перед комендантом он всегда оправдается, а как оградить себя вот с этой стороны, если оставить все по-старому? Даже если выгнать ее из дому…

Не сводя глаз с Антонины Петровны, он не замечал, что сзади, стараясь не шуметь, к нему медленно подходит теща с занесенным над головою топором. Дрожащие от напряжения сухие руки прилипли к топорищу; немигающий взгляд безотрывно устремлен в широкий затылок зятя. В место, выбранное для удара.

Все это Антонина Петровна видит. Чтобы не спугнуть мужа, она с усилием оторвала взгляд от широкого лезвия топора и стала смотреть на рассыпанные по полу листовки. Смотрела, но их не видела. Мысленно торопила мать; как никогда, ей сейчас нужно жить, и она знала, что пощады не будет.

Стараясь заглушить возможный шум на кухне, слегка притопывала.

На бледном лице Кирилина нервная и злая улыбка. «Погоди, милашка, натанцуешься вволю… Поджарят пятки, не так запляшешь…»