Глоток перед битвой

Ключ не подходил. Мы горестно вздохнули.

Та же история повторилась в терминалах D и Е.

Мы обследовали несколько камер хранения в Восточном Бостоне, Челси, Ревере — и все с тем же успехом.

В Эверетте мы зашли в закусочную и сели у окна. Небо нахмурилось и стало серым, как промокшая газета, — и облаков вроде было не так уж много, но солнце они закрыли наглухо. По той стороне улицы двигался красный «Мустанг». Проехав несколько десятков ярдов, машина остановилась. Водитель вышел и стал разглядывать диски в музыкальном киоске. Должно быть, поджидал приятеля.

— Ты думаешь, он один? — спросила Энджи.

Я покачал головой. Проглотив кусок ростбифа, я сказал:

— Нет. Этот только ведет нас, остальные где-то сзади.

Мы искоса посматривали на него. Он припарковался в добрых сорока ярдах от нас. Маленькая, до блеска выбритая черная голова. Солнечных очков на этот раз не было. По-видимому, чтобы не мешали целиться, когда он начнет по мне стрелять.

— Как ты думаешь, где Бубба? — спросил я.

— Если бы его можно было заметить, он занялся бы чем-нибудь другим.

— И все же было бы неплохо, если бы он время от времени пускал сигнальные ракеты. На душе было бы поспокойнее, — вздохнул я.

— Нечего волноваться, Юз. Он твой ангел-хранитель.

Что верно, то верно.

* * *

«Мустанг» следовал за нами. Мы проехали весь Сомервилл, свернули на 93-ю, поехали по дороге в город, а он все не отставал. Остановились на Саммер-стрит, поблизости от Южного железнодорожного вокзала. «Мустанг» в потоке других машин проехал мимо почты, свернул направо. Когда он скрылся из виду, мы вышли из машины и направились к главному входу.

Когда-то Южный вокзал мог служить отличной натурой для съемок гангстерских боевиков. Внутри он походил на кафедральный собор — высокие сводчатые потолки, выложенный мраморной плиткой пол, уходящий в бесконечность. Некогда все это пространство было огромной пустыней с небольшими оазисами в виде деревянного газетного киоска, будкой чистильщика обуви и расставленными в нескольких местах полукруглыми скамьями, отделанными под красное дерево. На такой скамье должен был сидеть человек в голубом твидовом костюме и такой же фетровой шляпе, делая вид, что читает газету, а на самом деле наблюдая за публикой. А потом настали трудные времена. Мрамор пожелтел, плитки истерлись, газетный киоск нужно было срочно красить или пускать на слом, будка чистильщика вообще исчезла. А затем, всего лишь несколько лет назад, грянул капитальный ремонт. Вокзал стало не узнать. Засветились желтые неоновые буквы над входом в заведение, где можно съесть пиццу или хот-дог; открылось кафе «Au Bon Pain», с черными стальными столиками под зонтами с надписью «Чинзано»; на месте старого газетного киоска вознесся новый — некая помесь безалкогольного бара и книжного магазина. Вокзал стал казаться меньше; исчез угрюмый полумрак, пронизываемый последними лучами заходящего солнца, — теперь днем и ночью он был залит искусственным светом неоновых ламп, создающим атмосферу такого же искусственного счастья. Можете вбухать в перестройку вокзала любые деньги, и все равно он останется вокзалом — местом, где люди ждут, и, как правило, без особой радости, когда же наконец подадут поезд, который увезет их отсюда.

Камера хранения находится в дальнем конце вокзала, рядом с туалетами. Мы уже подходили к ней, как вдруг старичок с седыми волосами ежиком и мегафоном в руке проорал мне прямо в ухо: «Объявляется посадка на поезд „Амбасадор“, следующий до Провиденса, Хартфорда, Нью-Хейвена, Нью-Йорка. Поезд стоит на тридцать втором пути». Будь у старикашки аппаратура помощнее, я бы оглох.

Мы миновали темный коридор и попали в прошлое. Никаких ламп дневного света, никаких искусственных пальм; под ногами — мрамор, над головой — тусклые желтые лампочки, еще очень недалеко ушедшие от свечей. Мы обследовали ряды ячеек, пытаясь в полутьме разобрать номера, выведенные по траферету уже изрядно потускневшей бронзовой краской. Наконец Энджи сказала:

— Здесь.

Я похлопал по карманам:

— Ключ у тебя?

Энджи пристально посмотрела на меня:

— Патрик!

— Не помнишь, когда я доставал его в последний раз?

— Патрик! — повторила она, на этот раз заскрежетав зубами.

Я подкинул ключ на ладони:

— Что с тобой? Ты уже шуток не понимаешь.

Она выхватила у меня ключ, вставила его в скважину. Ключ повернулся.

Думаю, Энджи удивилась больше, чем я.

Внутри оказался голубой пластиковый пакет.

Посередине его белыми буквами было выведено Гэп". Энджи передала его мне. Легкий. Мы еще раз заглянули в ячейку, пошарили. Ничего больше там не было. Энджи захлопнула дверку, я взял пакет в левую руку, и мы пошли по коридору. По-весеннему радостно становилось на душе. Как в день получки.

Только еще неизвестно, не с нас ли захотят получить.

Бритоголовый мальчишка, что сидел за рулем «Мустанга», быстрым шагом шел в нашу сторону. Увидел нас, удивился и уж было развернулся в обратную сторону, как вдруг заметил у меня в руке пакет. Ярчайшее проявление моего идиотизма — пакет следовало бы спрятать под куртку. Бритый вскинул правую руку, а левую сунул за отворот пиджака.