Глоток перед битвой

На шестнадцати из двадцати одной фотографии был запечатлен собственно половой акт. На некоторых из них был заснят и Сосия. Он держал мальчика, заставляя его принять нужную позу. Полсон, судя по всему, не имел ничего против подобного вмешательства и даже не замечал его. Глаза его горели, губы кривились от наслаждения.

Ребенок, судя по всему, вмешательство Сосии замечал и даже противился ему.

Из пяти оставшихся фотографий, на четырех были засняты Полсон и Сосия, пьющие какую-то темную жидкость из стаканов, принесенных из ванной. Они сидели за тумбочкой и, видимо, вели дружескую беседу. На одной из них была видна, правда не в фокусе, тоненькая ножка мальчика, запутавшаяся в грязных простынях.

— Боже мой! — воскликнула Энджи каким-то не своим, а срывающимся, пронзительным голосом. Зубами она вцепилась себе в костяшки сжатой в кулак руки. На побелевшем лице проступили красные пятна. В глазах застыли слезы. Теплый воздух церкви неожиданно сгустился и навалился на меня такой тяжестью, что я почувствовал головокружение. Я еще раз взглянул на фотографию, и к горлу подкатила тошнота.

Я заставил себя еще раз просмотреть все фотографии, чтобы не упустить ни малейшей детали, но, не задержавшись на первых двадцати, мой взор сразу же устремился к последней, двадцать первой, — подобно тому, как сразу же бросается в глаза светлое пятно в углу темного экрана. Эта фотография была мне знакома — не то чтобы я ее уже видел, нет, — она жила в моих снах, потаенных уголках подсознания, не повинующихся нашей воле. И до конца дней моих этот образ бессмысленной жестокости то и дело будет возникать у меня перед глазами, особенно в те минуты, когда я к этому меньше всего готов. Мальчик сидел на кровати, голый, с потерянным видом; по глазам его было ясно: он понимал, что уже перестал быть собой. В потухших глазах застыло чувство умершей надежды и полной безысходности. Это были глаза человека, чья душа надломилась, а разум померк, не выдержав пережитых потрясений. Глаза зомби, живого мертвеца, забывающего и свою наготу, и то, что потерял.

Я сложил фотографии стопкой и положил их назад в папку. Волны ужаса и дикой ярости перестали сотрясать мое тело, я стал нечувствителен, словно покрылся коркой. Взглянув на Энджи, я понял, что с ней происходит то же самое. Она больше не дрожала и стояла совершенно неподвижно. Чувство, которое нам довелось испытать, было не из приятных; возможно, пережитое потрясение еще скажется на нашей психике, но в тот момент пережить его было абсолютно необходимо.

Энджи посмотрела на меня. Глаза ее покраснели, но слез не было видно.

— Как бы то ни было, дешево они не отделаются.

— Одну фотографию возьмем с собой, — кивнул я.

Она пожала плечами и оперлась на купель.

— Ладно.

Я вынул из папки одну фотографию — ту, на которой был заснят акт: мальчик, Сосия и Полсон, но не весь, голова не попала в кадр. Пусть Сосия достается Дэвину, но с Полсоном должен разобраться я сам. Остальные отнес в крайнюю исповедальню. Я встал на колени и перочинным ножом подковырнул одну из мраморных плиток, которыми был вымощен пол. Она легко подалась — этот тайник был мне известен еще с детства, когда я был в этом соборе служкой. Я отодвинул плитку, и под ней открылась яма глубиной в два фута, куда я положил папку и наше оружие, переданное мне Энджи, — револьвер 38-го калибра и пистолет калибром 9 миллиметров. Плитка встала точно на свое место, никаких признаков того, что ее двигали. Забавная мысль пришла мне в голову: я как бы приобщился к обрядам католической церкви, только у них — таинства, а у меня — тайник. Я вышел из исповедальни, и по центральному проходу мы направились к выходу. Напоследок Энджи опустила пальцы в сосуд со святой водой и перекрестилась. Я решил было последовать ее примеру — в данной ситуации я был готов принять помощь от кого угодно, — но передумал: святош я ненавижу еще больше, чем лицемеров. Мы толкнули тяжелую дубовую дверь и вышли на улицу, окунувшись в предвечерний свет.

У самого входа поджидали нас Дэвин с Оскаром. Они стояли, облокотившись о капот «Камаро», принадлежащего Дэвину, и над ними витали ароматы «Макдональдса». Бурной реакции не последовало: некоторое время они молча смотрели на нас, а затем Дэвин, продолжая жевать свой биг-мак, произнес стандартную фразу: «Вы имеете право хранить молчание. Все сказанное вами может быть и обязательно будет использовано против. Сержант, давай их сюда. Вы имеете право воспользоваться услугами адвоката...»

* * *

Возились с нами чуть ли не до утра.

Дэвину с Оскаром пришлось несладко. Кровавые бандитские разборки где-нибудь в Роксбэри или Маттапане — дело одно, но когда преступный мир выползает из гетто и поднимает свою бритую голову в самом центре города, вынуждая законопослушных граждан прятаться от пуль за своими чемоданами и баулами, — совсем другое. На нас надели наручники. Нас зарегистрировали. Еще по дороге в участок Дэвин без лишних слов отобрал у меня фотографию; в участке у нас отобрали остальное.