Глиняный колосс

Звуки ружейной пальбы выводят меня из дремотного оцепенения, и я ошалело оглядываюсь по сторонам, окончательно стряхнув сон. Совсем рассвело. Холмистая местность, усеянная редкими деревьями, идет по обеим сторонам дороги. Хлопки выстрелов доносятся из-за пригорка, на который медленно вползает колонна русских. Неожиданно в трескотню винтовок вклинивается звук швейной машинки: «Та-та-та… Та-та…»

– Шендягоу… – Кто-то из офицеров штаба уже лихорадочно мнет в руках карту. – Небольшая деревушка. Должна быть не занята!

– Кому это она «должна»? Разведчикам нашим разве… – смеются в ответ.

– Хунхузы бесчинствуют?..

– Да-да-да, с пулеметом… Вы где-то вид… – Говоривший замолкает на полуслове.

– А что, господа?.. – Неожиданно появившийся в группе Мищенко весело подмигивает. – В деревне явно не больше роты, и это самые что ни на есть японцы, дозоры донесли… Но для артиллерии все-таки маловато! Испытаем новое оружие в деле? Как вы на это смотрите, Вячеслав Викторович? Пошлем телеги Шавгулидзе? – Генеральский конь довольно гарцует под цветущим хозяином.

Взгляды всего штаба подозрительно вылупляются на меня.

Сам ты, Павел Иванович, «телега Шавгулидзе»… Клин – да, а телега – со своей, «тачанской» судьбой!

Кстати, на моей памяти тот впервые произнес имя партизана без запинки. Что уже хорошо, и… Почему меня так тянет язык ему показать, а? Но субординация все же делает свое дело, и потому я вытягиваюсь, как могу, на привычно уже эмоционирующей от вида бравого генерала (или его жеребца?) Жанне.

– Воля ваша, ваше превосходительство! Я бы рискнул! – чуть подумав, отвечаю я, силясь выдавить улыбку.

– Так тому и быть, раз вы не против… – С усмешкой подозвав адъютанта – того самого поручика, что провожал меня на испытания клина, – генерал что-то коротко шепчет ему. – Всех прошу пожаловать за мной во-о-н на тот пригорок! – указывая на большую сопку, дает шенкелей своему вороному.

Из пробного похода с клиньями вернулись лишь три группы. Две самые дальние – пропали, не оставив следа… В день возвращения второй за линию фронта были в срочном порядке отправлены следующие десять – «клин» показал себя исключительно отменно, и в успехе нового оружия не сомневается уже никто. Всего лишь нескольким пластунам удалось вывести из строя четыре паровоза и невесть какое количество личного состава.

Принимая поздравления Линевича, я все же не забываю, чья эта заслуга.

– Ваше превосходительство, прошу простить, но изобретение отнюдь не мое! – Я переминаюсь с ноги на ногу.

– Награждены за морское сражение? – Линевич подозрительно осматривает мою грудь. – Почему нет?

Пожимаю плечами. Что тут скажешь? В мою бытность еще во Владивостоке первые награды уже нашли своих героев. Я же к таковым себя не отношу – у орудия не стоял, броненосца не вел… Жить хотелось – это да, но и то спорный момент… И наверняка Зиновий Петрович придерживается обо мне того же мнения.

Да и как, простите, меня награждать-то? Без роду без племени? Награждается поручик ПВО Смирнов, уроженец города Томска, тысяча девятьсот восемьдесят второго года от Рождества Христова? Ха-ха. Вся моя сущность поручика, господин Линевич, держится исключительно на высоком покровительстве тебя да адмирала Рожественского. Как-то так. Потому и вопросов лишних не задает никто…

Подобные мысли в этот момент посещают, очевидно, не только меня. Потому что командующий, теребя седой ус, внезапно отступает:

– Ну да. Ну да…

Смущенно покрутившись еще некоторое время, он меня отпускает со словами:

– Я подумаю, что тут можно сделать, господин… Смирнов.

Во-во. Даже «поручика» из себя не выдавишь. Так как знаешь, какая все это «липа» на мази… И ничего ты тут не сделаешь, как ни крутись.

В один из последних дней, оставшихся до рейда, двигаясь по привычному направлению к конюшне, я замечаю группу солдат у телеграфного столба. Оживленно переговаривающуюся и то и дело выбрасывающую из себя нечто нецензурное. В крайне более обширном, надо сказать, варианте. Заинтересовавшись причиной, тихонько подхожу ближе.

– От же, ироды, что удумали! – Высокий бородатый урядник, сложив руки на груди, исподлобья смотрит куда-то, смачно сплевывая.

– А что, так тоже разве можно? – Его сосед, рябой пехотинец, кажется, искренне удивлен.

– Можно, можно… – мрачно передразнивают из толпы. – Попадешь в плен – еще не так разместят!..

Несколько хмурых смешков быстро стихают при моем появлении.

А что тут? Подхожу ближе, протискиваясь сквозь плечи собравшихся. Ага… Со знакомой гравюры, прибитой на столбе, на меня смотрит тот самый русский мужик. Загнувшийся под солдатом в черном мундире и кепи… Венчает всю эту картину маслом надпись: «Отобранный у врага образец пропаганды».

Не говоря ни слова, прохожу дальше, сворачивая на соседнюю улицу. И лишь оглянувшись по сторонам, поняв, что никто меня здесь не видит, и довольно улыбаясь, с силой бью по локтевому сгибу. Направив сей неприличный жест как раз в сторону восходящего солнца.

Впитывайте, мужики. Смотрите только внимательней, чтобы рассказать после тем, кто еще не знает!