Глаза звездного цвета

Довольно быстро выяснилось, что Васька, которого Паша решил поставить на ворота, не был заинтересован в игре. Он пропустил абсолютно каждый удар по воротам, нисколько не стараясь отбивать их, а когда мяч оказывался в воротах, лишь безучастно смотрел на него. Всем было очевидно, что игра ничем хорошим не закончится.

Вскоре кто-то из ребят отправил мяч далеко за границы поля. Я, чертыхнувшись, побежал за ним. Когда после героической борьбы с дикими зарослями крапивы я наконец вернулся на поле, почти все участники уже собирали вещи. Дашенька и Васька стояли у ворот, а ребята собирались уходить, когда я их окликнул.

– Пашка! – Я подбежал к ребятам, которые тут же прекратили о чем-то шептаться. – Вы чего, уже уходите?

– Да брось ты, Мишка, – шепнул Валентин, злобно оглянувшись на Ваську из-за плеча. – Всем понятно, что Васька не хочет играть. Обиделся на что-то, вот и ведет себя так странно. Я-то думал, раз на день рождения звал, то все закончилось… Тьфу. Идем, парни.

Вскоре они ушли, и мы остались втроем на уходящем в послезакатную темноту поле. Васька сел на землю и уставился куда-то перед собой. Дашенька молча смотрела то на меня, то на брата. Я медленно подошел к Ваське и сел рядом с ним.

– Ребята ушли, – сказал я первое, что пришло в голову. И зачем-то соврал: – Говорят, устали.

– Ага, – равнодушно ответил Васька. – Уже темнеет.

Мы долго сидели на траве, которую покидало последнее тепло, и смотрели вдаль, туда, где сизым туманом покрывался лес. Между нами троими повисло молчание, которое никто не хотел прерывать. В доме, напротив, веселье переливалось через край, гости хором затянули какую-то песню – один раз оттуда даже выскочил дядя Коля, босыми ногами прошелся по двору, посмотрел в небо и, напевая все ту же песню, забежал обратно в дом.

– Васька, – сказал я, решившись. – Посмотри на меня.

Тот, приподняв брови в легком удивлении, послушно поглядел на меня своими стеклянными глазами.

– Я знаю, что с тобой стряслось той осенью, – твердо сказал я, поглядев прямо в эти стекла. – Я знаю, что ты видел.

Тот вдруг вздрогнул, съежился и отвернулся.

– Я знаю, что ты видел, Васька. Я тоже это видел.

Он мелко задрожал, а во мне будто поселилась какая-то странная, дикая радость – что я наконец смог расшевелить его, заглянуть за те стекла, которыми он ото всех закрылся, расцарапал и покрыл их трещинами, и я продолжил горячо шептать, пытаясь заглянуть ему в глаза:

– Я тоже это видел, Васька… Летом, вместе с дедушкой…

А Васька все сильнее съеживался и говорил что-то неразборчивое:

– Уходи, Мишка… Я хочу спать… Я устал…

Вдруг меня кто-то тихонько толкнул. Я оглянулся – это была Дашенька. На ее лице застыл гнев – несвойственный для ее гладкого детского личика и красивых бездонных глаз, и оттого еще более пугающий.

– Уходи, Мишка! – воскликнула она тоненьким голосом.

Но я отмахнулся от нее и продолжил оживлять Ваську своими словами, пытаясь пробиться туда, где он еще жив, этот озорной и упрямый паренек, который так и не стал мне другом. Поняв, что я не уйду, Дашенька топнула ножкой и побежала в сторону дома.

– Ты видел звезду. Это ее свет сбил тебя с толку, Васька! – я схватил его за плечи и развернул к себе. – Я тоже видел этот свет! Посмотри, ты еще можешь стать прежним! Посмотри на меня!

Васька взглянул на меня, и в его глазах я увидел печаль и страх, будто над ним нависло что-то безглазое и клыкастое, от которого уже не сбежать.

– Мне… Мне холодно, Мишка! Холодно и… и страшно… Я… Я больше не стану прежним… – Его губы задрожали, и он медленно произнес: – Я сгорел в тот день…

Васька зарыдал, его плечи заходили ходуном. Так плачут, наверное, только несколько раз в жизни – так искренне, полностью отдавшись своему горю. Я крепко обнял его, и мы просидели так, в обнимку, несколько минут, пока не прибежала тетя Надя, за ней стояла Дашенька, испуганно глядя на брата. Охая и ахая, она отняла у меня Ваську и гневно приказала мне убираться домой.

Я ушел, и его последние слова еще долго отзывались эхом в моей опустевшей голове.

За те несколько весенних дней, что я провел в деревне, мне так и не удалось пообщаться с дедушкой. Бабушка посещала его трижды в день, относя ему еду, но почти всегда пища оставалась нетронутой; мне она не позволяла тревожить его, но несколько раз я все же украдкой попадал к нему в комнату, и каждый раз дедушка спал.

По ночам, когда все звуки стихали, я слышал его сдавленный кашель и тяжкий скрип кровати. Иногда, совсем глубокой ночью, я слышал, как он выходил из своей комнаты, оставлял еду на столе и медленно возвращался назад.

Бим так и не вернулся.