Глаза Фемиды

Когда они появились на Верхней Шайтанке — никто из остяков теперь уже не помнит. Знают, что давно это было. Приплыли на больших гребных каюках бородатые русские мужики и поставили в, заповедной для доступа местных остяков, тайге большой бревенчатый дом, баню и амбары, на русский манер. Потом русские уплыли восвояси, неожиданно, как и появились. А в новостройке оставили зимовать троих. Говорят, что заповедную землю под свое зимовье русские у шаманов выкупили за золотое оружие и медали. Но никто из рассказчиков этого выкупа в глаза не видел, а потому разговоры — это разговоры и не более. Русские на зимовье стали жить тихо, в остяцкие угодья не лезли и к себе никого не звали. Постепенно их существование стало стираться из людской памяти. Остался один лишь слух, что где-то вблизи увалов в тайге потерялся староверческий скит, в котором спасаются от страстей мирских истинные богомольцы и страдальцы за веру. Проверять эти слухи и ради того бродить среди болот и комаров желающих не находилось. Да и не до того было: то революция, то восстание, то коллективизация, то индустриализация, то спецпереселенцы, то одна война, то другая, то культ личности, то яровизация, то кукуруза. До богомольцев ли? Кому они помешали? Сами вымрут. Так и оказалось на деле. Когда однажды Паша с братом Степаном нечаянно набрели на скит, возле него уже зеленели два бугорка под грубо вытесанными восьмиконечными православными крестами. Последний обитатель зимовья, по повадкам отнюдь не похожий на старца, Евсей, с труднопроизносимым отчеством — Кононович, принял охотников приветливо, угощал всем, что имел, но в дом не пустил: нельзя, мол. Да братья-охотники и не просились — им и под солнцем хорошо было. Дед Сергей расспрашивал братьев обо всем: о нововведениях власти, о ценах на провиант и пушнину, о родственниках, друзьях и знакомых, родственниках друзей и знакомых, об охоте, о рыбалке, о заготовительных ценах на ягоду и орех, слушал внимательно и все запоминал. Сам только ничего и никогда не рассказывал: мол, нечего сказать — в лесу живем. Но по всему его поведению угадывалось, что старец не прост и что это не просто старец. А вот кто и из каких людей вышел — один бог знает. Да Паше это и ни к чему. Он твердо уверен, что по законам тайги, старец во временном приюте погорельцам не откажет. Да и веселее ему с народом. А весной видно будет — может, новую юрту они с Антоном срубят.

К деду Евсею вел Паша по снегам Антона и Орлика. Антон думал о своем и молчал, а Орлик ни о чем не спрашивал и честно тянул свою лямку. За это на коротком привале, таком коротком, что и чайника не согреть, оба получили по мороженой рыбине: Орлик — язя, Антон — щуку, на строганину.

Передохнули, закусили и снова впряглись. Торопились до темноты завершить переход. Странно, что Орлик даже и не подумал сбежать от работы — неужели соображает? Охота хороша, когда она забава и тяжела, когда становится промыслом. Непонятно одно: почему и охотники и их собаки так и норовят в эту тяжесть впрячься. Возможно, древний инстинкт срабатывает. Другого объяснения Антон, как ни придумывал, найти не смог.

Хотя и спешили охотники, на заимку вышли уже в темноте. Приземистый пятистенный дом с рублеными сенями встретил их молчанием и безжизненной темнотой оконных глазниц. На снежной простыне под окнами, на запорошенном крылечке — ни следочка. Сугробчики на нетронутой поленнице и кирпичах печной трубы — все говорило о том, что хозяина в доме нет. Нет, так нет. Не на морозе же мерзнуть. Чай, с несчастных скитальцев не взыщется. Паша отгреб ногами снег от двери, подобранным голиком обмел снег с пимов и толкнул дверь в сени — она легко подалась. Из темноты пахнуло дегтем, вяленой рыбой и кислой капустой. «Евсей!» — позвал Паша. Никто не откликнулся. Паша оторвал от полена кусок бересты, поджег и, подсвечивая им, шагнул в отворенную дверь избы. В кухне, большую часть которой заняла русская печь, оказалось пусто. И только лики святых со старинных икон смотрели загадочно и угрюмо. За печью полагалось быть горнице, и Паша смело шагнул туда, уже твердо уверовав, что хозяин избу покинул. Но вдруг остановился и попятился в страхе перед увиденным в колеблющемся свете факела: «Там покойник!». И Колонтаец, честно сказать, мертвецов недолюбливал. Их соседство ему мало нравилось. Но еще больше не нравилось спать на морозе. А потому он остановил Пашу и предложил осмотреться и для начала растопить печку. Изба большая, до утра места всем хватит — и живым, и мертвым.