ГЛАВА 2

Произнеся это, хекавар достал из-за пояса древний армейский штык-нож и двинулся к Адаму, всем своим видом показывая, что сейчас свершится возмездие, которого требовал древний закон. Решив, что сейчас умрёт, Адам, мелко задрожав всем телом, закричал, закрыв глаза, ожидая неминуемой смерти. Подойдя вплотную, решительно глядя холодными глазами убийцы, Каяф резко поднял оружие, тускло блеснувшее лезвием в полумраке ангара, и, помедлив долю секунды, одним быстрым ударом рассёк удерживающую тело верёвку, отчего тело бедного Адама мешком рухнуло на пол.

48

Что-то невнятно бормоча беззубым ртом, сморщенная, как печёное яблоко, старуха-знахарка потряхивала прядями нечесаных седых волос, окуривая подожжённым пучком травы Кайла, закутанного в смоченную горячей водой тряпку. Он уже не плакал, а просто тяжело и часто дышал, закатив зрачки под полуприкрытыми веками. Айван лежал на руках у Эвы, сидевшей с опухшими от слёз глазами напротив, с надетым на шею собачьим ошейником, ржавая цепь которого была пристёгнута карабином к вбитому в стену крюку. Она, не отрываясь, с тоской смотрела на больного сына, в выздоровление которого уже почти не верила. После ухода Адама она ни на минуту не отпускала плачущего малыша из рук, разрываясь между сыновьями. И когда примерно сутки назад её, забывшуюся тревожным сном возле спокойного Айвана и на какой-то момент уснувшего Кайла, схватив за волосы, разбудил новый хозяин её прежнего жилища, она была совершенно уверена, что не доживёт и до обеда, вспоминая, с каким остервенением, невзирая на заходящихся в крике детей, один из приближённых Каяфа тащил её по коридору, чтобы передать своему предводителю, который утром неожиданно, каким-то чудом миновав занесённые снегом перевалы, привёл племя обратно, вернув его из странного похода, устроенного им, как говорили все вокруг, по велению духа горы. Когда он потом холодно смотрел на неё, Эва надеялась только на то, что этот жестокий и хитрый хекавар не решится нарушить древний закон предков, который запрещал убийство женщины, родившей ребёнка. И её надежды оправдались: она осталась жива, но только до тех пор, пока судьба пленницы не будет решена на совете племени. Припомнив ей побег, Каяф приказал приковать Эву к стене унизительной цепью с ошейником. Но сейчас её не беспокоила собственная судьба, она не переживала и за Адама, которого, как она видела, ещё утром в бессознательном состоянии воины несли в пахэст племени. Её волновал ребёнок. Ей было нестерпимо жаль Кайла, который, ещё так мало пожив на свете, сейчас умирал рядом с ней, прямо на глазах. И даже мирно спящий Айван не радовал своим крепким здоровьем. Они были такими разными, эти дети. Но это были её плоть и кровь, и рождённое ещё до их появления на свет новое материнское “я” любило их одинаково сильно, больше жалея больного Кайла, чем здорового молчуна Айвана. Эта старая, устрашающего вида женщина была, пожалуй, последней надеждой матери на исцеление ребёнка. И именно поэтому, сидя в небольшой комнатке, она с тоской и надеждой смотрела, как знахарка в очередной раз умело меняла остывшую тряпку на новую, которую брала из стоящей тут же на костре, наполненной кипятком кастрюли. Переодев малыша, она снова принималась напевать под нос тихий заунывный мотив и водить вокруг него тлеющим пучком священной травы, выделяющей сладковато пахнущие облачка дыма, от которых нестерпимо хотелось спать. Эва и не заметила, как, прикрыв буквально не секунду глаза, впала в похожий на забытьё сон, из которого её не могли вытащить ни окрики старухи, ни тычки периодически заглядывающих в комнату воинов. Когда она наконец пришла в себя, кроме неё и детей никого в комнате не было. Кайл, закутанный в сухую плотную материю, крепко спал рядом. Спокойный Айван, как и прежде, будто не желая привлекать к себе внимания, тихо лежал возле брата. Всмотревшись в лицо ещё пару часов назад безнадежно больного ребёнка, Эва каким-то внутренним материнским чутьём поняла, что теперь он обязательно выздоровеет. Что-то незримо изменилось в нём, будто болезнь, которая высасывала из беззащитного младенца жизненные соки, отступила. И совершенно не зная своей судьбы, не будучи уверенной, что вообще когда-нибудь увидит Адама, пристёгнутая к стене цепью, она была рада, что племя вернулось, ведь теперь жизнь её сына была спасена.