Чаще всего измученный бессонницей Гитлер, если ему все же удавалось заснуть, просыпался в 10 часов утра. Завтрак подавали ему в спальню, где он, как правило, читал обзор иностранной прессы, которую составлял для него сам Риббентроп. Ровно в 11 часов в комнату Гитлера входил один из его адъютантов и до полудня обсуждал с фюрером текущие вопросы. В полдень Гитлер приступал к анализу положения на фронтах с Кейтелем, Йодлем и начальниками штабов трех родов войск. В два часа начинался двухчасовой обед, в течение которого говорил, как правило, один Гитлер. Даже после сокрушительных поражений под Москвой и Сталинградом фюрер продолжал разглагольствовать о своих теперь уже однозначно фантастических планах «переустройства мира».
По словам Гудериана, у Гитлера «сложилось собственное представление о мире», действительность он «приспосабливал к этой картине, которая была плодом его фантазии», а весь мир «должен был быть таким, каким он себе его представлял».
После обеда Гитлер пытался заснуть, что ему крайне редко удавалось, и чаще всего мучился все теми же тяжелыми мыслями о положении его армий на фронтах. Ровно в шесть часов вечера начиналось новое совещание, на котором Гитлер снова обсуждал с генералами чаще всего уже изменившееся положение на театрах военных действий. В восемь начинался ужин, и в течение двух часов его участники были вынуждены слушать бесконечные монологи своего начинавшего выживать из ума фюрера.
Именно тогда Гитлер снова стал превращаться, а вернее, вернулся к тому состоянию постоянного изгоя, в каком он во времена своей юности проживал в Вене. Он не хотел никого видеть и болезненно реагировал на любое вторжение в его внутренний мир. «Просто трагично, — писал в связи с этой оторванностью Гитлера от настоящей жизни Геббельс, — что фюрер так отгораживается от действительности и ведет такой нездоровый образ жизни. Он не бывает больше на свежем воздухе, сидит в своем бункере, размышляет и принимает решения».
Ну а то, какие он принимал решения, могло вызывать только ужас. Несмотря на по сути уже проигранную войну, Гитлер не собирался мириться с этой мыслью и продолжал железом и кровью насаждать в Европе «новый порядок». Он и сейчас видел свою цель в создании единой Европы, по-настоящему организовать которую могли только немцы. «Фюрер, — писал Геббельс, — выражает твердую уверенность в том, что настанет время, когда рейх будет господствовать над всей Европой. Мы должны будем выдержать еще очень много боев, но они, несомненно, приведут к блестящим успехам. С этого времени перед нами фактически откроется путь к мировому господству. Кто овладеет Европой, тот, несомненно, завоюет и главенствующую роль в мире».
Это было сказано уже после краха под Сталинградом, и вся беда Германии была даже не в том, что потерявший чувство реальности Гитлер продолжал верить в свои фантасмагорические идеи, а том, что и многие другие главари Третьего рейха были уверены в окончательной победе. И то, что ожидало всех «неполноценных», можно выразить тремя словами: кнут, выселение и крематорий. Да, жизнь в оккупированной нацистами Западной Европе была тяжелой, но даже она не шла ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю жителей Советского Союза, Польши и других славянских стран.
Само собой разумеется, что без мощной репрессивной машины подобное было невозможно, и в деле «германизации Востока» на одно из первых мест вышел «черный орден» СС во главе с Гиммлером. Все недовольные были брошены в тюрьмы на «перевоспитание». Но никакого перевоспитания не могло и быть, так как Гитлер давно считал, что тот, кто провинился перед ним однажды, останется его врагом навсегда.
— После десяти лет тюрьмы, — говорил фюрер, — человек все равно потерян для народной общности. Кто захочет дать ему работу? Такого человека лучше всего заключить в концлагерь либо убить. На данном этапе лучше убить его, чтобы запугать других…
И убивали. Что же касается концентрационных лагерей, в которых проходили все круги ада те, кто так или иначе не устраивал нацистов, то за короткий срок вся Европа была покрыта ими. Да и как еще могло поступать государство, глава которого в одной из своих «застольных» бесед откровенно заявил:
— Того, кто выступает против моего порядка, я безжалостно уничтожу. Порядок, который я создаю, вовсе не должен быть понятен широкой массе. Но кто выступит против этого гранитного порядка, расшибет себе лоб. Любая попытка сломить наше государство будет утоплена в крови…
После капитуляции Паулюса фюрер очень опасался того, что Восточный фронт может развалиться, и объявил 1943 год годом «стратегической обороны» на всех фронтах. Но это не спасло его от критики в самой Германии, в которой стали раздаваться призывы покончить с национал-социализмом. Именно тогда Геббельс подал фюреру идею «тотальной войны», которую тот подхватил с величайшим энтузиазмом.