Гитлер. Неотвратимость судьбы

13 мая генерал Герд фон Рундштедт со своими пятьюдесятью дивизиями нанес страшный по силе удар и быстро пошел к портам Ла-Манша, сметая все на своем пути. Французская авиация была подавлена, а королевская авиация потеряла во время боев во Франции почти половину своих бомбардировщиков. Ну а те французские войска, которые попадались на пути продолжавших свое победоносное шествие дивизий, сдавались в массовом порядке. «Фюрер, — писал в своем дневнике 17 мая генерал Гальдер, — страшно нервничает. Он ошеломлен собственным успехом, боится использовать до конца наши шансы и охотнее всего наложил бы на нас узду».

20 мая части вермахта подошли к городу Абвиллю у устья реки Соммы. Французы оказались разделенными на две части. Голландцы и бельгийцы капитулировали. Английский экспедиционный корпус оказался прижатым к морю в районе порта Дюнкерк. Казалось, еще немного — и он перестанет существовать. И вот тут-то последовало неожиданное: Гитлер наложил-таки «узду» на военных и приказал вошедшим во вкус танкам Гудериана остановить наступление.

Почему это произошло, неизвестно и по сей день. Постаравшиеся реабилитировать себя генералы сваливают всю вину на фюрера, который, по сути, спас британцев от гибели. Они недалеки от истины, поскольку именно благодаря остановке немцев окруженная в Дюнкерке 338-тысячная армия союзников сумела провести эвакуацию, которую Черчилль назвал «чудесным избавлением». Не остановись войска вермахта в период с 24 по 26 мая, британский экспедиционный корпус был бы разбит, и Британии осталось бы только капитулировать.

Тем не менее все военные сходятся на мысли о том, что своим поведением фюрер попытался «умиротворить» англичан и таким образом побудить их заключить с ним мир. Однако ставшие совсем недавно известными документы дают совсем другую интерпретацию случившегося 24 мая 1940 года. В тот день Гитлер, с которым в Шарлевиль прибыл генерал Йодль; провел совещание в штабе командующего группой армий «А» Рундштедта.

На совещании высказывались серьезные опасения относительно дальнейшего продвижения танков, поскольку надо было дождаться резервов и подвоза горючего. Продолжение уже начинавшего выдыхаться наступления против столь мощной группировки могло кончиться плачевно и сильно отразиться на завоевании Франции.

Гитлер внимательно выслушал доводы военных и согласился с мнением сохранить танковые войска для окончательной победы над Францией и не рисковать ими ради громкого, но все же частичного успеха в Дюнкерке. Так что не было никакого единоличного решения фюрера, и появившийся 24 июня приказ о приостановлении наступления был принят на основании мнений участвовавших в совещании генералов. Конечно, были в Шарлевиле и такие, кто требовал продолжения наступления. Но все эти свары среди военных становились уже привычными, и Гитлер не придавал им особого значения. Да и не до Англии ему тогда было. К тому же он был уверен в том, что после победы над Францией испуганная Англия сама придет к нему просить мира.

Тем не менее боевые действия продолжались, и все еще оставалась опасность контратаки со стороны оставшихся двух третей французской армии, хотя Геринг и уверял фюрера, что его асы способны справиться с Дюнкеркским котлом. Однако Рундштедт посчитал самым разумным подождать пехоту. И надо отдать должное гитлеровской осторожности, которой мог бы позавидовать сам Наполеон, хотя некоторые генералы и спорили с ним. Нельзя забывать, что королевские ВВС были в состоянии обеспечить должное прикрытие эвакуации, которая к 4 июня была завершена.

10 июня немецкие войска форсировали Сену и через четыре дня вошли в Париж. Итальянцы вторглись во Францию с юга. Чтобы избежать того, что он сам называл «полонизацией Франции», 80-летний премьер Петен, спасший французскую армию от разложения и уничтожения в 1917 году запросил перемирия.

Как только Гитлер узнал о просьбе французского премьера, он поспешил на встречу с Муссолини, которая состоялась 18 июня в Мюнхене. Итальянский диктатор был весьма встревожен успехами своего «приятеля», и далеко не случайно его зять Чиано записал в своем дневнике: «Для Муссолини мысль о том, что Гитлер ведет войну, а еще хуже, что он ее выигрывает, вообще невыносима».