Гитлер. Неотвратимость судьбы

Он знал, что говорил. Все это время штурмовики, которым постоянно вбивали в голову, что они подвергаются опасности со стороны красных, жили в тревожном и радостном ожидании скорого выступления против марксистов и обещали им «крупные неприятности».

— Банды убийц, — говорил 15 июля 1932 года в берлинском Дворце спорта Герман Геринг, — рассчитывают на дисциплинированность штурмовых отрядов. Они знают, что существует приказ, запрещающий штурмовикам пускать в ход оружие. Говорю вам: теперь настал конец. Когда в ближайшие дни вождь вернется из Восточной Пруссии, я вместе с другими вождями партии буду просить его — я знаю, он исполнит нашу просьбу, — чтобы этот приказ был отменен. Трижды по 24 часа права на самооборону и свободы действия коричневых рубашек — и трусливая сволочь расползется по всем щелям.

Ему вторил и Грегор Штрассер, который выразился еще более определенно.

— Если правительство не может или не хочет действовать, — заявил он в рейхстаге, — то национал-социалистическое движение само начнет чистить улицы!

И, как только фон Папен отменил запрет на СА, штурмовики на самом деле принялись их «чистить». Помимо практически ежедневных побоищ с ротфронтовцами, как называли себя боевики коммунистов, они провели несколько кровавых акций в Кенигсберге и отметились политическими убийствами в Силезии. Венцом их кровавой деятельности явилось убийство в первых числах августа 1932 года рабочего-горняка в Верхней Силезии, которого забили до смерти на глазах его матери. А когда убийцы были арестованы и приговорены к смерти, в тюрьму, где томились бандиты, поспешил Рем, а обнаглевший Гитлер послал им телеграмму следующего содержания: «Мои товарищи! Перед лицом невероятно кровавого приговора я чувствую себя связанным с вами безграничной верностью. С этого момента ваша свобода становится вопросом нашей чести. Борьба против правительства, при котором это было возможно, — наш долг! Ваше освобождение — дело нашей чести. Наш долг — бороться против правительства, которое допустило такой приговор».

Однако этого ему показалось мало, и на следующий день он писал в «Фелькишер беобахтер»: «Немцы, всякий из вас, в ком еще живо чувство борьбы за честь и свободу народа, поймет, почему я отказался вступить в это правительство. Юстиция господина фон Папена в конце концов приговорит к смерти тысячи национал-социалистов. Неужели кто-нибудь мог рассчитывать на то, что я прикрою своим именем это пораженное слепотой, провоцирующее весь народ поведение? Эти господа ошибаются. Господин фон Папен, ваша кровавая «объективность» мне известна теперь! Я желаю победы национальной Германии и уничтожения ее марксистских разорителей и губителей. Я не подхожу в палачи для борцов за национальную свободу германского народа… Пусть господин фон Папен назначает германские кровавые трибуналы для суда над нами! Опираясь на национальное восстание, мы справимся с этой системой и сумеем устранить марксизм, несмотря на все попытки его спасения!»

По сути, это был вызов властям. И как знать, не шел ли Гитлер на самом деле ва-банк, интуитивно понимая, что именно сейчас наступил тот самый момент, когда сама судьба определила: «Сейчас или никогда!» Особенно если учесть, что он ничем не рисковал. Власти давно покончили бы с ним и его движением, если бы могли. Но они были слишком слабы, чтобы начинать гражданскую войну, а потому и продолжали свои бесконечные переговоры с лидером нацистов.

Заступничество Гитлера за убийц рабочего возымело действие. Фон Папен не осмелился дать Гитлеру достойный отпор, и при его явном попустительстве смертный приговор был отменен. Так вся страна узнала, что лидер нацистов сильнее ее рейхсканцлера. Что же касается штурмовиков, то они не только продолжали «чистить улицы», но и, как в 1923 году, стали готовить грузовики и пулеметы для похода на Берлин. Общественность потребовала навести в стране порядок, и 9 августа 1932 года вышел чрезвычайный закон против террора. Теперь за то, за что еще совсем недавно давали несколько лет тюрьмы, грозил смертный приговор. Однако Гитлер и здесь остался верен себе и потребовал разного отношения к одним и тем же деяниям, совершенным коммунистами и штурмовиками. В стране снова запахло кровью.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Вся эта демонстрация силы была направлена только на одно: заставить фон Папена осознать грозившую стране опасность и подать прошение об отставке. Дальнейшее было делом техники. И если Гитлер на самом деле верил Шлейхеру, то канцлером должен был стать с его подачи он сам. Однако фон Папен не дрогнул и не подумал оставить свой пост: выборы не дали большинства ни одной из партий, президент относился к нему прекрасно и слышать не хотел ни о каком «богемском ефрейторе». Как и многие политики в Германии, он считал, что нацисты достигли своего апогея и теперь их движение пойдет на спад. Зажиточные слои населения выражали недовольство беспорядками, которые творили штурмовики, да и рейхсвер вовсе не проявлял удовольствия от возможного прихода Гитлера к власти.