Гитлер. Неотвратимость судьбы

«Перед тем как я отправился в рейхсканцелярию, — вспоминал один из ответственных работников Генерального штаба, откомандированный в Ставку фюрера в марте 1945 года, — один из офицеров штаба предупредил, что я должен быть готовым к встрече с совсем с другим человеком, который имеет мало общего с Гитлером, знакомым по фотографиям, кинохронике или предыдущим личным встречам. Он сказала, что я увижу перед собой изможденного старика. Действительность, однако, намного превзошла все ожидания. До этого я лишь дважды мельком видел Гитлера: в 1937 году на открытии мемориала павшим и в 1939 году на параде в честь дня его рождения. Тот Гитлер не имел ничего общего с развалиной, к которой я явился 25 марта 1945 года и которая устало протянула мне для рукопожатия трясущуюся руку… Физически он производил жуткое впечатление. Тяжело, с видимым усилием волоча ноги, он шаркающей походкой вышел из своих личных помещений в бункере и направился в комнату для совещаний. У него отсутствовало чувство равновесия. Если на этом коротком пути ему приходилось останавливаться, то он должен был либо сесть на одну из стоявших здесь скамей, либо держаться за собеседника… Глаза его были налиты кровью. Все предназначенные для него документы печатались шрифтом утроенного размера на специальных «фюрерских машинках»; несмотря на это, читать он мог, только пользуясь очень сильными очками. Из углов его рта иногда капала слюна — зрелище жалкое и неприятное».

Все это было на самом деле так. Гитлер производил впечатление полуживого старика, и тем не менее его умственное состояние было нормальным. Да, он выглядел усталым и больным, но даже теперь ему удавалось демонстрировать феноменальную память. Из множества докладываемых ему противоречивых сообщений он быстро распознавал главное, интуитивно улавливал наметившуюся опасность и реагировал на нее должным образом. Другое дело, что положение ухудшалось с каждым днем, и Гитлер впадал все в большее отчаяние. «Вспышки ярости случались у него все чаще, — вспоминал Альберт Шпеер, всегда считавший самообладание «одним из самых примечательных качеств Гитлера». — Иногда он переходил на очень высокие тона, бесновался, орал, ругался. Тем не менее я неоднократно имел возможность восхищаться его самообладанием».

Да и многие другие свидетели последних дней жизни Гитлера отмечали то удивительное хладнокровие, с каким он шел навстречу концу и ту «решительность», с какой он без малейших эмоций принял решение остаться в Берлине до самого конца.

* * *

Многие историки и биографы Гитлера объясняют столь ужасный его внешний вид тем, что стараниями врачей к концу войны фюрер стал законченным наркоманом, так как в течение многих лет принимал до 150 таблеток в неделю, которыми его потчевал главный врач Морелль. На самом деле это было не так. Конечно, многочисленные таблетки и инъекции делали свое дело, и тем не менее наркоманом Гитлер не был. До самой последней минуты он находился в состоянии вменяемости и отвечал за свои действия, о чем говорили не только врачи, но и фельдмаршал Альберт Кессельринг, который еще в середине апреля 1945 года восхищался «духовной мощью» Гитлера. Но это не может не вызывать некоторых сомнений. Ведь «духовная мощь» проявляется прежде всего в поступках. И вряд ли ею мог обладать человек, который по любому поводу впадал в истерику, винил во всех смертных грехах кого угодно, но только не себя, и готов был уничтожить оказавшийся недостойным его гения весь немецкий народ.

Гитлер все еще продолжал говорить о скором переломе в войне, одному только ему известном чуде и о том новом мощном оружии, с помощью которого это чудо и будет осуществлено. А что еще ему оставалось? Опустить руки и признать собственное поражение? На подобное он был не способен, как не был способен признать свою вину Сталин в полнейшей неготовности Красной Армии к войне. Помимо всего прочего фюрер прекрасно понимал, что стоит только ему окончательно отпустить поводья, как разразится всеобщий хаос, и именно поэтому он, когда ему донесли о словах Гудериана, заявившего Риббентропу, что исход войны предрешен и Германию ждет очередное унижение, почище того, которое страна пережила в 1918 году, впал в истерику.

Здесь Гитлер не придумал ничего нового и вел себя так, как на его месте поступил бы любой правитель. Достаточно вспомнить октябрь 1941 года, когда Сталин собирался покинуть Москву, но в то же время отдал приказ расстреливать на месте любого жителя столицы за панику. И это был тот самый Сталин, который намеревался вести через болгарского посла переговоры с Гитлером о сепаратном мире.

— Да, это так, и сообщение об огромной численности русских войск, готовящихся наступать на Берлин, есть самый большой блеф со времен Чингисхана. Если бы только вы верили, что войну еще можно выиграть, если бы у вас была по крайней мере вера в это, все было бы хорошо… Если бы вы могли хотя бы надеяться, что мы не пропали! Наверняка вы в состоянии надеяться… Этого было бы достаточно, чтобы поднять мне настроение…