Гитара или стетоскоп?

Сдвинув маску на лоб, я заметил, что мне на глаза навернулись проклятые слезы. Я фыркнул, как всегда, хотел показать, что мне, дескать, все нипочем. Но вдруг почувствовал, что у меня подкашиваются коленки, и присел на сундук, стоявший перед зеркалом. Я решил тоже написать записку, чтобы доказать себе, что меня не так-то просто сломить. Например, в таком духе: «Поскольку я здесь, по всей вероятности, совершенно лишний, то делаю соответствующие выводы (такое начало показалось мне подходящим, особенно слово «выводы») и отбываю сегодня же в неопределенном направлении. Ваш сын Франк». Поначалу я принял решение пойти к Эльке. Что толку от любви, рассудил я, если она не готова на жертвы. Я потребую, чтобы Эльке прекратила валять дурака (тоже мне, брови подымать!) и поселилась со мной в каком-нибудь заброшенном сарае, в сотне-другой километров от Берлина. По вечерам будем разводить костер и печь картошку. Картошка показалась мне особенно важной. Пока картошка будет печься, мы будем вести серьезные беседы, только вот о чем, я этого пока не знал. Мне хоть на миг, но все же удалось отвлечься. Я вообразил себя сидящим у костра с такой замечательной девчонкой и удивился, как я сегодня мог так бессердечно обойтись с ней, единственным настоящим человеком. Правда, потом, вспомнив, что Эльке за весь день мне ни разу не улыбнулась, я засомневался. Девчонки же боятся темноты, и к паукам они испытывают отвращение, да и вообще им больше по вкусу молочные кашки, чем картошка в золе. Напрашивалась мысль, что в сарае мне придется поселиться одному.

Я бродил по квартире, как военачальник перед боем или как этот Мегрэ, заподозривший что-то неладное.

Когда я снова поглядел в окно и увидел нашу улицу, где жизнь шла своим чередом, со мной произошло что-то странное, планы об отъезде показались мне вдруг простым ребячеством. И нашу улицу я увидел совершенно по-новому. Не было больше тихой улочки Винцерштрассе. В лицо мне пахнуло терпким сентябрьским воздухом, я услышал шум стройки и обнаружил, что за время каникул дом напротив подрос на три этажа, а садики исчезли, огромный бульдозер выравнивал землю. На тротуаре лежали остатки пестро размалеванного дачного домика. Дома слева от нас, тянувшиеся вниз к проспекту, уже пустовали, их вот-вот должны были снести.

Я заметил, что машины ехали непрерывной колонной, словно поток, который застывал, лишь когда останавливался трамвай. Тут же раздавались гудки, колонна вздрагивала и сдвигалась, и потом продолжала струиться. И в тот момент, когда я разглядывал свою улицу с водолазной маской на лбу, именно в тот момент, как мне кажется, я обнаружил, что все эти люди там внизу чем-нибудь занимались, ради какой-то цели. Все они делали что-то необходимое, важное. Я же стою здесь у окна и только делаю, что все время чему-нибудь удивляюсь: то двойке по-русскому, то семейным нашим перипетиям, то переменам на улице. И мама чем-то занята, и папа, и Йост.

А я по-прежнему стою у окна с этой дурацкой маской на лбу, стою, и все тут. Единственное, что можно сказать обо мне наверняка, это что я существую. Стало быть, я всем в тягость. Удивительно, что до меня это дошло только теперь.

Потом я представил себе, как расскажу об этом Йосту. Вот я подхожу к нему и говорю: «Извини, пожалуйста, что я краду у тебя еще одну минуту твоей драгоценной жизни. Мне только хотелось тебе сказать, как я раскаиваюсь. Я осознал, что доставлял тебе одни хлопоты. И понимание этого — единственная польза, которую я принес за всю свою жизнь». С этими словами я подношу к виску револьвер, а брат, не ожидавший от меня такого мужественного поступка, в ужасе вскакивает. Улыбаясь, нажимаю на курок. Все кончено с этим никчемным и надоедливым приживалой, которого люди прозвали Мозес. Размечтавшись, я вдруг вспомнил: как-то раз моему брату — ему было тогда шестнадцать — пришлось взять меня с собой на озеро, потому что родителям было не до меня.

Разозлившись и не обращая на меня никакого внимания, Йост молча принес из подвала велосипед. Я тоже мужественно потащил из подвала свой велик наверх, по ступенькам подвальной лестницы. Не дожидаясь меня, Йост тронулся в путь. Он уже был почти на углу, когда мне наконец удалось приладить педали и что есть духу броситься за ним вдогонку. Затрудняюсь теперь сказать, почему я тогда не поехал просто один. Пыхтя, я несся за братом, будто от этого зависела вся моя жизнь. Десять минут спустя я понял, почему именно сегодня брат хотел поехать на озеро без меня. На окраине он встретился с девочкой из своего класса. В то время я терпеть не мог его одноклассников.

Ревнуя и потому ненавидя их, я был твердо убежден, что Йост достоин совершенно иных друзей. В присутствии своих сверстников он становился болтуном, нес сплошные глупости, и меня поражало, насколько мой брат мельчал.