Гитара или стетоскоп?

«Да, — сказала она сперва, а потом: — Что? Что ты сказал? Овцы? Шестьдесят пятая овца?» — «Восемьдесят пятая», — сказал Альфред. «Да, да, — сказала фрау Гроскройцер, — что еще за овцы?» — «Я их считаю», — сказал Альфред. «Ты, что ты делаешь? Ах, мальчик, что с тобой? Ты же красный и весь потный! Да у тебя температура! Есть у тебя температура?» — спросила фрау Гроскройцер и приложила ко лбу Альфреда ладонь, широкую, как нож бульдозера. Ему захотелось стать таким бледным, чтобы его оставили в покое, но он смог лишь сказать, предусмотрительно откинувшись: «Нет, конечно, нет… это оттого, что… то есть… потому, что я считаю овец…»

«Конечно, — голос фрау Гроскройцер стал нежным и одновременно строгим, похожим на голос врачихи из фильма про врачей, — конечно, мы только считаем овечек на лужайке». Она схватила его за плечи, успокаивая (во всяком случае, так ей казалось), и тихо добавила: «О боже, он действительно бредит, бедный мальчик». — «Нет, — сказал Альфред, начиная сердиться, — не на лужайке, а под одеялом, я…» — «Конечно, конечно, под одеялом, — сказала фрау Гроскройцер, осторожно, но решительно подталкивая его в детскую, — только не волноваться, волнение для нас сейчас очень, очень вредно, это испугает восемьдесят пять наших маленьких овечек, не правда ли?» — «Сто, — сказал Альфред, скрежеща зубами, — теперь их уже сто — не получилось с полем, я…» — «С полем? — спросила фрау Гроскройцер. — Ну да, с полем, нет, здесь что-то не так, о господи, но ничего, ничего, это не беда. Я же здесь, еще повезло, что я здесь, я, собственно, только спросить, нет ли у вас ванильного сахара, видно, и забывчивость может быть во благо. Я еще вчера о нем думала, а как собралась печь кекс, тут и оказалось, что в доме опять нет ванильного сахара, а без ванильного сахара кекс не тот, я уже сорок лет их пеку, и что бы мне ни говорили…» Альфред слушал разглагольствования фрау Гроскройцер с подчеркнутым вниманием, надеясь, что она забудет о том, что он болен, и оставит его в покое.

Так бы и было, если бы он хоть немного придержал язык. Но ему хотелось схитрить, и он переусердствовал — сказал совсем в неподходящий момент: «Ванильный сахар — душа кекса!» Эту странную фразу он отчасти сам придумал, отчасти повторил отца, который два дня назад объявил маме, что соль — душа жареной картошки. «Душа? — испуганно переспросила фрау Гроскройцер. — Ах, боже мой, я тут говорю и говорю, а бедный ребенок, у которого сильная горячка, все еще не в постели, а ну быстро в кровать, а я позвоню папочке, и мы будем делать чудесные холодные компрессики!» — «Нет», — возразил Альфред, но в следующий миг сам забрался в постель, потому что фрау Гроскройцер попыталась схватить его. Лежа в кровати, он слушал, что фрау Гроскройцер говорит по телефону. Естественно, фрау Гроскройцер принадлежала к тому сорту людей, которым сколько ни втолковывай, что телефонная связь основана на применении электричества, все бесполезно. Они не верят в это ни на грош. Импульс туда, волна сюда, мембрана — это хорошо и прекрасно, думают они про себя, но в конце концов это всего-навсего трубка для того, чтобы говорить и слушать, и поэтому полагаются прежде всего на силу своего голоса. Фрау Гроскройцер распорядилась, чтобы телефонистка коммутатора немедленно соединила ее с отцом, и тотчас же закричала что было сил: «Алло, да, алло, это я, что? Да, да, Гроскройцер. Фрау Гроскройцер, да, именно я, да, так вот из-за ванильного сахара, что? Как? Нет, нет, это фрау Гроскройцер, да, значат, так, ваш сын болен, ваш сын заболел, алло? Да, он красный и весь потный, верные признаки, нет, но он бредит самым натуральным образом, ну конечно же, совершенно определенно, вы меня слышите? Да, сначала он сказал, что ему надо считать овец, а потом… кто там еще смеется, там кто-то вклинился в разговор, повесьте трубку, да, случай серьезный, какая наглость, кто-то к нам подключился, да, он считал овец и потом еще что-то про поле, да, про поле, ниву, вы понимаете, но самое чудесное, то есть самое скверное, это еще только начинается, сразу, вы знаете, сразу, он же говорит, ах, опять какой-то треск, опять то же самое, вот он сразу и говорит: ванильный сахар — душа кекса! Алло, алло, вы меня слышите? Да, не правда ли? Я тоже так думаю, согласна с вами, прежде всего постельный режим, да, да, да, нет, нет, нет, но вы не волнуйтесь, здесь я, и у меня есть время, прежде всего компрессы…»

Когда около пяти часов родители вернулись домой, Альфред, он же Фреди, бледный, обессиленный, уставший до полусмерти, лежал в кровати. Фрау Гроскройцер сидела рядом в кресле и вязала салфетку коньячного цвета. «Температура спала, теперь ему надо как следует выспаться, — сказала она. — Да, пока не забыла, не найдется ли у вас немного ванильного сахара?»

Перевод С. Мурина.

Маргарете Нойман ЗВЕЗДЫ