Гитара или стетоскоп?

Балтус удивленно слушает эту странную речь.

Двое детей, девочка лет пяти и мальчишка лет десяти, просовывают головы в дверь сарая.

— Карл, ты обещал, что мы пойдем сегодня на болото, хотел нам показать, как надувают лягушек.

Балтус пытается сообразить, кем могут доводиться дети Карлу. Судя по возрасту, Карл вполне годится им в дедушки, а женщине, которую они видели во дворе, — в отцы. Но дедушку ведь не называют по имени.

Карл отвечает детям:

— Слово не воробей, на болото пойдем после обеда, а сейчас дуйте отсюда.

Бутылку он прячет за спиной. Дети, довольно хихикая, убегают. Вскоре в сарай заходит женщина с корзинкой картошки в одной руке и большим чугуном — в другой.

— Вот вам три ножа, беритесь за чистку. Вы ведь остаетесь, ребятки?

Она ставит корзинку под ноги Карлу. Тот запихивает за спиной бутылку за ремень, обхватывает лицо женщины своими лапами и целует ее. Не так, как целуют отцы своих дочерей. С проворством восемнадцатилетней девушки она, смеясь, выбегает из сарая, когда Карл наконец ее отпускает.

— Почему же вы против бумажной свадьбы, если сами?.. — спрашивает Балтус.

— Ну нет, на «вы» со мной не надо, здесь у нас все на «ты». А что я против бумажных свадеб имею, это я тебе сейчас досконально все разъясню. Все, что происходит между мужчиной и женщиной, так или иначе связано с любовью и сердцем, а не с бумагой. Это ты можешь у Маркса и Энгельса прочесть. Рита моя жена, но мы с ней не расписаны. Сначала вся деревня чесала по этому поводу языки, ну а теперь держит их за зубами. Когда я три года назад въехал сюда, муж Риты как раз помахал ей ручкой, бросил ее с тремя детьми. А теперь я выступаю здесь сразу в трех ипостасях, и каждая мне по душе. Я и любовник, и отец, и дед. Старшей дочери девятнадцать, замужем, все чин чином, документы налицо, и маленький уже есть, тоже с документом.

«Что, этот Карл чокнутый или наоборот? — думает Балтус. — Во всяком случае, Карл человек необычный, да и симпатию вызывает».

Постепенно большой чугунок наполняется. Карл не умолкает: он вроде как цыган, не по крови, а по образу жизни. Сколько себя помнит, все на колесах. И сколько себя помнит, был строителем. Строил автобазы, Западный вал, в армии служил в стройбате, в плену возглавлял стройбригаду в одном совхозе, потом участвовал в строительстве Сталиналлее, возводил Айзенхюттенштадт, а теперь вот здесь.

Балтус уже почти твердо уверен, что Карл — личность и своеобразная и симпатичная.

Умывшись перед обедом во дворе у колонки, Карл уходит переодеться. Черный костюм, белая рубашка, красный галстук — в таком виде появляется он в по-старинному меблированной гостиной. За длинным столом Карл восседает в верхнем конце. На другом конце стола сидит жена, тоже с достоинством коронованной особы. Бернд и Балтус садятся по правую руку Карла, напротив — дети.

Подано кроличье жаркое с картофельным пюре и цветной капустой. Обедают под приглушенную торжественную музыку: по радио передают виолончельный концерт.

«Ну, брат Балтус, — думает Балтус, — такого ж просто не бывает, это ж в кино только можно увидеть, не хватает для полноты картины дворецкого в ливрее». Хотя обстановка и кажется ему несколько странной, тем не менее она производит на него сильное впечатление. Ему чудится, что через секунду-другую кто-нибудь прыснет. И ему стоит немалого труда, чтобы не сделать этого самому.

После обеда Карл отправляется с детьми на болото.

— Если останешься в наших краях на несколько дней, можешь рассчитывать на комнатку в нашем доме, разумеется, бесплатно, — предлагает Карл Балтусу.

— Большое спасибо за приглашение, я пока еще не знаю, что буду делать. В любом случае я зайду к вам завтра, чтобы привести в порядок свою машину, — говорит Балтус.

Балтус и Бернд неторопливо идут по шоссе к поселку строителей.

— Вот ты случайно и познакомился с нашим уникумом. Он немножко с приветом, может, даже больше, чем чуть. Когда в восемнадцать лет такие взгляды, это, в общем, в порядке вещей, но не в шестьдесят же восемь. А ты так не считаешь?

— Никакого привета я в нем не заметил, наоборот, — отвечает Балтус. — Да и как, собственно, должен вести себя человек в шестьдесят восемь, чтобы люди считали его нормальным?

— Если в пять лет хочешь стать машинистом или пожарником и между делом коллекционируешь кузнечиков или божьих коровок, если в тридцать хочешь стать исследователем Африки, Эдисоном или Эйнштейном — это нормально.

— Кто в восемнадцать думает: необходимо во что бы то ни стало переделать мир, и верит, что переделает, того я тоже не считаю сумасшедшим, но потом надо образумиться, — говорит Бернд.

Балтус не вполне уверен, серьезно ли говорит Бернд или хочет просто спровоцировать его. Он решает притвориться, будто принял Бернда всерьез.

— Что значит образумиться? Когда человек перестает мечтать и довольствуется достигнутым? Ты не сказал бы про Карла, что он с приветом, если б он бегал по деревне с крышкой собственного гроба под мышкой?