Гитара или стетоскоп?

— Не знаю, поймешь ли ты меня. Дело было так: вообще-то неудача исключалась, во всяком случае я ее никак не ожидал. Но когда это все-таки случилось, меня словно нокаутировало. А если быть честным до конца, в последние годы мы с тобой никогда не говорили по-настоящему. Правда, я к тебе иногда приходил, ты давал мне деньги, даже когда они мне не требовались, но по-настоящему говорить мы с тобой никогда не говорили. И так вот просто вдруг прийти… Кроме того, я хочу, чтобы приняли меня не потому, что ты мой отец.

— Тебе не кажется, Балтус, что это фальшивая гордость или, может, даже своего рода сомнительное чувство превосходства, а?

— Нет, я так не считаю!

— Тогда расскажи, что ты намерен предпринять дальше.

— Этого я пока не знаю, я пока раздумываю, есть разные возможности…

— Так ты, значит, собираешься отказаться от своей цели — быть врачом?

— Нет, этого я не хочу, но не исключено, что придется сделать так поневоле!

— Тогда позволь все-таки помочь тебе, парень. Я еду послезавтра в Берлин, посмотрю там, что можно сделать. Наверняка можно как-то поправить дело.

— Ты меня не понимаешь, такой помощи мне не нужно, отец, — говорит Балтус.

Но такой твердости, с какой звучат его слова, такой твердости в нем нет. В голове у него мелькают и другие мысли: сейчас я упускаю, может, единственный шанс. Почему не сказать просто: хорошо, отец, попробуй. Разве действительно так безнравственно, если я использую этот шанс? И может, это вообще высшая справедливость? В конце концов я сделал все, что было в моих силах, больше чем другие, и не справедливо ли будет, если я прибегну к помощи?

— Ну хорошо, если ты так горд и так упрям или как это ни называй, помочь тебе трудно, — говорит отец. Но он испытывает известное уважение к позиции своего сына. Она напоминает ему о собственной юности… Ему кажется, что сын очень похож на него. Ему хочется сказать Балтусу что-нибудь ободряющее. Но как?

Когда вода начинает бежать из раковины, полной посуды, он говорит:

— Между прочим, Тина изрядно намылила мне голову после твоего визита. Думаю, она была права. И, знаешь, я очень рад, что ты совершенно случайно оказался здесь у меня…

Балтус чувствует, что отец говорит искренно, его тянет сказать ему в ответ что-нибудь ласковое, примиряющее, но и в то же время что-то в нем и противится этому чувству.

20

Как ни странно, я не так уж паршиво себя чувствую.

Сегодня после обеда я сомневался, верно ли поступил, отказавшись от его помощи — как он ее понимает. Меня и вправду поразило, что он обрадовался моему приезду.

Если быть совершенно искренним: не видел бы сам, ни за что не поверил. Догадывается ли Симона, что она была для меня своего рода моральной защитой?

Забавная ситуация возникла, когда Тина сказала:

— Если хотите, можете остаться на ночь. Места у нас хватит.

Ну и видок, наверно, был у меня в тот момент! А Симона нашлась: «Это Балтусу решать, я-то завтра свободна». Что было говорить после этого?

Тина действительно молодчина. Увела меня под каким-то предлогом на кухню и спросила:

— Не могу сказать, что знаю, какие у вас с Симоной отношения. Хочу только знать, как вы будете спать, — порознь или вместе?

Тут, наверно, на моем мальчишеском лице выступили красные пятна.

— Пойми меня правильно, Балтус, я подумала: лучше уж мы сами выясним этот вопрос, а то может получиться неловко не только для тебя, но и для Симоны.

Я бы охотно рассказал Тине все о наших с Симоной отношениях, но не набрался мужества, сказал только:

— Думаю, отдельно лучше.

— Балтус, ты отличный парень, — сказала она и поглядела на меня так, что мое лицо из пунцового стало лиловым.

Я не понял, что она имела в виду.

— Я думаю, Симона из тех девушек, с которыми нельзя вести себя легкомысленно. Мне она очень нравится, Балтус.

Да, так вот говорит Тина. И моему отцу Симона, похоже, тоже пришлась по нраву. Пока Тина держала со мной тайный совет, он открыл бутылку своего любимого вина.

Когда мы снова все вместе сидели за столом, он сказал:

— Так дальше не пойдет. Здесь все говорят на «ты», отчасти по родственным мотивам, отчасти из чувства женской солидарности. Мне нравится позиция постороннего…

Он протянул Симоне бокал.

— Вы позволите, чтобы я обратился к вам на «ты», и ответите мне тем же?

И хотя, по моим понятиям, звучало это чересчур выспренне, но тем не менее было приятно. Правда, я невольно хихикнул, когда дело дошло до поцелуя. Он никак не мог решить: целовать ее в щеку или в губы? Поколебавшись, поцеловал в щеку.

Странно. Ничего экстраординарного не случилось сегодня, но у меня такое чувство, будто я вдруг распахнул дверь, перед которой долгое время стоял без ключа. Теперь я мог бы откровенно поговорить с Симоной обо всем, обо всем, что касается нас двоих. Не прокрасться ли мне к ней в гостиную? Симона из тех девушек, с которыми нельзя вести себя легкомысленно, сказала Тина. Да и у нас ведь еще целая неделя впереди, так что успеется. Интересно было бы знать, что думает сейчас, в эту минуту, Симона. Какую роль она мне отводит? Хотелось бы быть сейчас рядом с ней. Гладить ее волосы. Сказать ей, что…