Гитара или стетоскоп?

Обедает он в комфортабельной комнате фрау фон Бреденфельде. Густой брюквенный суп в тарелке мейсенского фарфора, серебряная ложка. Балтус поражен. Не столько брюквенным супом, сколько мебелью и вообще внутренним убранством. У любителя старины голова пошла бы кругом. Но тому, кто решил бы купить все это, следовало бы забрать в придачу и хозяйку, считает Балтус: без нее вещи были бы никчемным старым хламом.

Балтус ел, старая дама смотрела на него, но не проронила, однако, ни слова.

После обеда Балтус снова принимается за работу. Вскоре кожа на ладонях так вздувается, что лопается, стоит ему чуть пошевелить пальцами. Он не сдается и мало-помалу теряет чувство времени и способность ощущать боль.

Наконец Балтус добирается до конца первой боковой стороны. Еще две! Всего-то! Да, всего-то! Он бросает взгляд на часы: без двадцати четыре.

Балтус швыряет ножницы в траву, умывается из шланга. Он направляет холодную струю на окровавленные ладони, холод притупляет боль — боже, какое блаженство! Потом быстро натягивает рубашку и почти бежит к мотоциклу. Часы у входа в больницу показывают, что до четырех осталось четыре минуты. Балтус ставит мотоцикл так, чтобы легко было наблюдать за дверью. Появляется Симона. Она тоже замечает его сразу, но вовсе не собирается идти в его сторону. Будто не видя его вовсе, она направляется к трамвайной остановке.

К такому повороту событий Балтус не готов. Он медленно трогается, едет рядом с Симоной. Совершенно никакой реакции. Этого выдержать он не в состоянии.

— Если ты думаешь, я специально так рассчитал, чтобы к этому времени еще не уехать, то глубоко ошибаешься. Я давно был бы у моря, но ваша графиня упекла меня стричь свою, то есть вашу, живую изгородь. Не успел я и глазом моргнуть, как было уже четыре, вот я и подумал…

Симона идет все ближе и ближе к краю тротуара и наконец поворачивается к Балтусу. Тут он видит, что ей, вероятно, давно уже с трудом удается сохранять серьезность и суровость.

— Как же я могу сесть на мотоцикл, если ты не соизволишь остановиться?

Балтус нажимает на тормоз.

— К детсаду? — спрашивает он, прежде чем включить скорость.

Симона кивает.

Фрау фон Бреденфельде сидит на ступеньках и чистит зеленые бобы. Она улыбается Симоне и Балтусу, несущему на плечах Нину.

— Такой старательный молодой человек, ваш кузен, фройляйн Симона. Такой старательный, просто, знаете, на редкость. Вы только посмотрите! — И обращается к Балтусу: — Сегодня вы, молодой человек, никуда уж, наверное, не поедете? Кровать ваша по-прежнему стоит на чердаке, так что сегодня вы лучше отдохните, а завтра уж и поедете.

Ну что сказать ей в ответ? Что может сказать Симона, коль скоро сама графиня дает такой совет?

«Ах, хитра, бабуля, ах, хитра, — думает Балтус, — кустарник-то ведь не весь подстрижен». И все-таки он предоставляет окончательное решение Симоне. Даст понять, что ему следует уехать — он уедет; не скажет ничего — останется. Он-то знает, какой бы из вариантов предпочел.

Симона не говорит ни слова.

Итак, чему быть, того не миновать. Или?..

Нина давно спит, Балтус и Симона идут по замковому парку, мимо аккуратных цветочных клумб, мимо скамеек с парочками.

Решают заглянуть в летний ресторан, чтобы что-нибудь выпить. Ресторан уже закрыт. Они молча идут дальше. Где-то впереди, на берегу озера, в тростнике дают ночной концерт лягушки. Балтус ощущает совершенно новое для него чувство, про которое он не может даже определенно сказать, приятно ли оно или наоборот.

Он рад, что пока они идут, между ними существует дистанция; с другой стороны, он все время ощущает ее близость. Он явно взволнован. Ему хотелось бы больше знать о ней, может быть, даже все.

Балтус прикидывает, о чем заговорить. Нельзя же молчать так, словно он немой. Он точно натянутая струна. Будь он с Моникой, такой проблемы не возникло бы. А, может, между Симоной и ним произошло что-то такое, что стало между ними, как-то все усложнило? «Почему я не могу просто поговорить с Симоной на какую-нибудь тему, просто поболтать, почему?»

— Кто это насвистел вашей голубокровой бабусе, что я твой кузен, — спрашивает Балтус и щелчком выбивает из пачки сигарету.

— Не я, Мони.

— А уехала она сегодня действительно по делу?

— У тебя воображение разыгралось. Ведь и я могла бы тебя спросить, не сговорились ли вы с бабусей Бреденфельде.

— Я совсем не в том смысле, — спешит поправиться Балтус.

— В каком же?

— Думаешь, что специально сегодня не уехал?

— Тебе что, очень важно знать, что я думаю?

— Важно, важно!.. Что значит важно? Не сам же я ринулся стричь кусты?

— Для тебя очень важно уехать обязательно завтра?

Вопрос ошарашивает Балтуса. Не столько сам вопрос, пожалуй, а что-то такое в тоне, каким он был задан, ему даже как бы послышалось: останься, пожалуйста.

Хотя он, может, и сильно ошибается. Может, это ему только почудилось. Может, это «останься, пожалуйста» он сам придумал, потому что очень хотел услышать от нее именно это? Балтус медлил, он еще не ответил на вопрос, он по-соломоновски мудро говорит: