Гипсовая судорога

…Они всё шли и шли по каким-то переходам; по низким переходам и высоким переходам; завинчивались то вверх, то вниз по спиральным лестницам с уже искрошившимися ступеньками; шагали по пандусам с ободранным линолеумом; перешагивали через ржавые лужи в местах, где барахлили сансистемы.

То и дело навстречу им, группками и поодиночке, встречались коллеги. Коллеги негромко переговаривались; мертвенные люминесцентные лампы под потолком гудели равномерно и отстранённо.

Звуки человеческих голосов и загробное гудение электроаппаратуры смешивались и, смешиваясь, рождали совершенно новые, едва различимые слова. И эти новые обрывки речи были страшны, ибо самым неестественным образом соединяли в себе безжизненность гула и раздельность человеческой речи, не имея осмысленности её.

— Такой молодой! И вот… — жужжала механическая речь. — Крови-то, крови…

Лоб Дмитрия покрылся испариной. Он замедлил шаг и дико взглянул на Эбиса. Тот шёл молча, глядя прямо перед собой стеклянным взором.

— Эбис, — проговорил он, но ни звука не вырвалось из пересохшего, забитого слизью горла.

— Эбис! — вскрикнул он, уже напрягшись, но в горле лишь заклокотало, как в кране, в котором кончается вода.

Его спутник не оборачивался.

Порой Диме казалось, что идут они по коридору не по собственной воле; что коридор, как водоворот щепку, втягивает в себя людей.

Наконец, Эбис толкнул какую-то дверь, и они оказались на первом этаже поликлиники.

Здесь было людно, как всегда. Даже слишком людно. Возле регистратуры происходила обычная давка, перерастающая порой в рукопашную. Больные, охваченные наступательным порывом, тратили остатки здоровья на то, чтобы пробиться к вожделенному окошечку регистратуры.

Но когда пациент достигал окошечка и неосторожно расслаблялся, полагая, что одержал полную и окончательную победу, то получал сокрушительный удар.

Ответы, обычно, бывали двух сортов. Первый: вашей карточки у нас нет. Ищите её где-нибудь ещё. Второй: записи на приём больше нет.

Правильно, ой, как правильно призывают нас медики обращаться за помощью в первый же день заболевания. Обессиленный длительным заболеванием гражданин имеет гораздо меньше шансов пробиться к врачу.

У самого оконца стоял мужчина с пышными усами вразлёт и внимательным вязким взглядом.

— Год рождения? — спросила у него регистратор.

— Год рождения? — переспросил он, заглядывая в окошко, и ответил, почему-то приглушив голос: — Тысяча девятьсот тридцать седьмой… Спасибо.

И отошёл в сторону.

Ближе к концу очереди возник небольшой скандальчик.

— Вы здесь не стояли! — кричал некто гриппозно-скандальным голосом.

— Да, — отвечали ему устало. — Я здесь не стоял. Я здесь рядышком сидел.

— Ну и что? Сидел он! Так все сесть захотят!!!

Мужчина с вязким взглядом пытался успокоить спорящих:

— Придёт время — всех посадят. А пока ещё стульев не хватает.

Дмитрий скользнул взглядом по очереди, вытер вспотевший лоб. Эбис от быстрой ходьбы тоже вспотел. От него снова попахивало каким-то странным копчёно-горелым запахом, знакомым Диме ещё по тем временам, когда они с Эбисом жили в одной комнате общежития. Тогда Эбис каждый месяц получал из дома посылки с салом во всевозможных модификациях: копчёное, варёное, солёное, сало по-венгерски, сало шпигованное, сало запеченое в печи, шкварки — богатейшие пышные шкварки, тающие во рту и оставляющие ни с чем не сравнимое послевкусие. Ещё следует упомянуть о смальце. О том смальце мало просто сказать: «смалец». Его божественный аромат зависел и от того, на каком огне он вытапливался и что в него было добавлено, и ещё от десятка других причин.

Словом, родители Эбиса были настоящими поэтами сала, гроссмейстерами шкварок, магистрами ветчины; людьми, у которых ремесло достигает высот искусства.

Неприятный запах, исходящий от Эбиса, сокурсники связывали с постоянным потреблением этих продуктов. Но прошло пять лет после окончания мединститута, родители Эбиса отошли в лучший мир, перестал получать он аппетитные посылочки. Сало в меню молодого доктора стало появляться теперь крайне редко. Тем не менее, запах, исходивший от него не ослабевал, а креп. Наверное, длинная череда эбисовых предков, имевших сходную диету, передала потомку залах этот по наследству.

Чем только не пытался перебить свой смрад доктор Эбис. В последнее время он набирал полными пригоршнями французский одеколон «Богарт» и втирал его в тело. Но мощный русский дух легко одерживал верх над хлипкими заграничными благовониями.

Эбис рывком распахнул дверцу регистратуры и крикнул в фанерное нутро:

— Привет, девушки-красавицы! Кто сейчас на неврологическом приёме? Петел или Мышигин? Петел? Хорошо!

Девушки отвечали ему свежими мелодичными голосами, совсем не похожими на те безлично-монотонные звуки, которыми они швыряли в пациентов.

Эбис энергично захлопнул дверь, от чего хлипкое сооружение пришло в сильнейшее движение.

— Вперёд и выше! — рявкнул он. — На третий этаж — к психиатру!