Гипсовая судорога

— Вызывали.

— Заработал он хотя бы день отгула?

— Заработал, — ответствовал главный, с восхищением глядя на хитроумную подругу.

— Вот и дай человеку его отгульчик. Он тебе только благодарен будет. Запасные ключи от его кабинета есть?

— Разумеется.

20

Осень, наконец, утвердилась прочно. Травы пожухли; холодный порывистый ветер раскачивал их серые высохшие стебли. Листья на деревьях вначале огрубели, стали твёрдыми и ломкими, словно пергаментные. Затем осень окрасила листья во все оттенки красного, будто пробуя возможности этого цвета. Берёзы на пригорке возле скорой светились чистой желтизной — как маленькие лампочки. Рябины полыхали ярко-красными гроздьями.

Тревожный красный свет вливался в окна скорой.

Иногда на несколько часов небо прояснялось, солнце начинало золотить тёплым светом озябшую землю. И тогда казалось, что ушедшее лето оглядывается назад и, зная, что нет возврата, улыбается светло и печально.

Вокруг дома по Ватутина 13, где квартировали Эбис и Дмитрий, всё светилось тускло-красным, как потухающий костёр. То замирали на зиму клубничные плантации.

Пусто… Одиноко… Печально…

Известно, какое влияние на настроение человека имеет природа. Весной даже при крупной неприятности человек повздыхает, не поспит несколько ночей да и успокоится. Но тоскливой осенью при такой же неприятности гражданин посматривает на крючок для люстры, размышляя, выдержит ли он вес тела.

Дмитрий все дни после встречи с Хроносом был печален. И у хозяев, и на работе он настойчиво расспрашивал, где живёт прелестная девушка с необычным именем Та, от которой клубника лучше растёт. Опрашиваемые недоумённо пожимали плечами и посматривали на Дмитрия с каким-то странным выражением. И только дед Саливон сказал, что как-то видел её за больницей. Она направлялась к холму, на котором стоит недостроенное инфекционное отделение.

Когда Дмитрий был свободен от дежурства, он лежал на койке, тупо глядя в потолок. Он вспоминал очаровательную гостью, её тонкий стан и стройные ноги, будто созданные гениальным скульптором; он вспоминал её нежный, такой выразительный голос и думал, что душа её должна быть такой же.

Она не придёт больше никогда. Он предал её! Никогда — слово, придуманное для убийства души человеческой.

О, если бы она вернулась! На час, на минуту, на миг! Вернулась. Вспомнила. Вспомнила хотя бы для того, чтобы забыть навсегда.

Когда такие мысли приходили в голову, Дмитрий слегка постанывал и старался лежать неподвижно. В такие минуты даже малейшее движение причиняло боль.

Эбис, слыша лёгкое постанывание, нервно цыкал и, чувствуя к поверженному приятелю сострадание, странным образом смешанное с раздражением, говорил:

— Меня от тебя тошнит! Страдатель! Иди пожри. Я картошки на сале нажарил. На сытый желудок страдать гораздо легче.

Дмитрий бросал на прозаического человека Эбиса испепеляющий взор и от возмущения забывал о собственных страданиях. Какая грубость! Какое отупение чувств!

— Ты за эти дни привык страдать, как собака за возом бегать, — приговаривал между тем грубый Эбис. — Убирать надо эту доминанту. В кино пошли. «Человек со звезды» идёт в нашем сарайчике. Отдыхательная вещь.

Негодуя на толстокожего приятеля, Дмитрий отворачивался к стене.

— Не хочешь?

— Не хочу, — односложно отвечал Дима.

— Чего? — не унимался Эбис.

И Дмитрий Маркович не выдержал.

— А того, — как можно язвительнее произнёс он и сел, нашаривая босыми ногами тапочки. — Глупо, когда несколько сотен людей собираются в тёмном зале и два часа пялятся на освещённый кусок дерюги, нюхая при этом холодный пук, оставшийся от предыдущей сотни человек.

— Обижаешь кино, начальник, — Эбис отломил кусок булки и отвратительно зачавкал. — Ты же культурный человек. А такого низкого мнения о высоком искусстве кинематографа.

— Тоже мне искусство, — фыркнул Дмитрий. — Комедии, как правило, глупы и поверхностны. А трагедии… Они требовались в начале двадцатого века. Их потребляли чувствительные мамзели, у которых был острый дефицит отрицательных эмоций. Всё так хорошо дома, так тихо и так мило. И завтрак под открытым небом, и лёгкая шляпка из рисовой соломки, и мольберт. «И мальчик сливки подавал». И тогда так хочется возвышающих и очищающих душу страданий. Совсем немного, по вкусу, — и заключил печально: — Сейчас у людей гораздо больше страданий.

Надобно заметить, что всё сказанное Димой, совсем не было отражением его убеждений. Просто ему хотелось во чтобы то ни стало противоречить Эбису.

— Ясно, — хладнокровно ответил Эбис и снял со спинки стула пиджак. — Рассуждения твои мне понятны, хотя и носят звучное название «дичь». Так идёшь или нет?

Дмитрий, снова завалившийся на койку, молчал.

— Чего молчишь? Не слышишь? Компотом умывался — в ушах косточки застряли?

Дмитрий не отвечал.

Экономные хозяева ещё не топили, и утром в комнате было довольно прохладно. Дмитрия, что называется, «били дрыжаки». Эбиса не было. Наверное, прямо из «гостей» решил направиться на работу.