Гипсовая судорога

Дело в том, что у Найи была дочь, которая закончила кифозовское медучилище. Сердобольной матери вовсе не хотелось, чтобы дитятко её заслали по распределению в какой-нибудь Белополь или Стрежев. Она ведь ещё такая юная, такая неприспособленная! Пусть останется пока в родительском гнезде. Тем более, что в кифозовской ЦРБ Сахарочка первый человек. Может устроить племянницу, где полегче.

«Где полегче» — это, разумеется, скорая помощь. Найя давно была наслышана от сестры, что на скорой фельдшера устают единственно от вязания.

Правда, на скорой мест нет. Полностью скорая укомплектована. Так ведь можно и разукомплектовать! Сахара нежно любит племянницу и поможет обойти это маленькое препятствие.

Найя Спутатрикс, улыбаясь собственным мыслям, поднималась по ступенькам перехода. Встречные, увидев её улыбку, цепенели от необъяснимого первобытного ужаса.

Увы… Медики скорой помощи ещё не догадывались о нависшей над ними опасности.

Широко распахнулась наружная дверь скорой, и на пороге, помахивая шикарным дипломатом, явился Эбис. Усишки его стояли почти перпендикулярно, что указывало на прекрасное настроение их носителя.

— Кто?! — воскликнул он, блистая улыбкой. — Кто только что произносил всуе имя нашей волоокой и крутобокой красавицы Сахары Каракуртовны?

Вдруг наступила страшная тишина. Все молча смотрели на безумного смельчака. Казалось, даже почерневшие стволы обезглавленных подсолнухов, похожие на обгоревшие спички, прислушиваются к крамольным речам неосторожного медика, согнувшись от страха. Стало слышно, как ветерок бродит по маленькому участочку у скорой, осторожно прикасается к усохшим стеблям травы и рассказывает ей о случившемся испуганным шёпотом.

Надя Вислогуз перевела медленный взгляд на Эбиса.

— Что вы тут сказали, доктор? Кто это, Каракуртовна?

Дед Саливон удручённо крякнул и произнёс нечто неразборчивое, но явно матерное.

Эбис сообразил, что лихой язык сыграл с ним на сей раз плохую шутку. Лицо его стало таким же серым, как бетонная стена за ним.

— Что, что! — с наигранной бодростью вдруг произнёс он, с трудом взяв себя в руки. — Каждый слышит то, что хочет услышать.

Надя Вислогуз, ничего не говоря, повернулась и ушла в диспетчерскую, тяжело шагая на плоских ступнях. Неаккуратно закреплённый ключ раскачивался в такт её шагам.

— У нас во время войны тоже был случай, — заметил дед Саливон и полез в карман за очередной сигаретой. — Наш командир батареи всю войну прошёл без единой царапины и вдруг…

Его воспоминания прервало появление заведующего терапевтическим отделением. Он почти бежал. Кулачки его были сжаты, седые волосы растрепались. Он резко остановился возле Дмитрия.

— Этот! Этот!!! Главный не проходил, не видели?

Эбис ещё не оправился полностью и молчал, хотя в иное время сам ввязался бы в разговор. Ответил дед Саливон:

— Нет, они ещё не уходили. И не проходили.

— Вы представляете? Нет, вы представляете?! — закричал заведующий. — Снова у нас чэ пэ. Сколько можно? Мне доложила старшая медсестра: анальгина на всё отделение, на сорок человек, выдали пять ампул. Строфантина упаковку выдали. Корглюкона — ноль. Один флакон гемодеза на всё отделение. Пятый день жду сантехника. Залило физиотерапевтический кабинет под нами. Сегодня обед дали — жуть! Одна Капустина другую догоняет! И этим… этой гадостью я должен кормить больных людей! Нет больше моих сил! Пойду! Всё ему скажу, что я о нем думаю и о его руководстве.

— Во время войны и мы, бывало, тоже с половинным боекомплектом по вине снабженцев… — начал было дед Саливон.

Глаза у зава расширились, и он закричал так пронзительно, будто ему без наркоза удаляли аппендикс:

— Так это во время войны! Более сорока лет прошло! А у нас всё продолжается закрывание грудью амбразур и снабжение половинным боекомплектом! Ну, я ему сейчас скажу всё! Всё!!!

— И этого понесло на минное поле, — прокомментировал фельдшер Саливон, провожая зава сочувственным взглядом.

Воцарилось молчание. Сквозь раскрытую дверь скорой помощи доносилась песня, транслируемая по радиосети: «Поле, русское по-о-о-ле…».

Оцепеневший Эбис медленно сошёл по ступенькам.

— Домой пойдём, что ли, — вяло произнёс он.

— Сейчас. Только халат сниму. Подожди, дружище, — Дмитрий говорил с товарищем тем участливым тоном, каким говорят с человеком, у которого обнаружили неоперабельную форму рака.

Мимо них наверх — в сторону холма, на котором стояла коробка «инфекционного отделения», проследовал странный гражданин с вытянутой, похожей на тыкву, головой. Одет он был в какое-то длиннополое серое одеяние, наподобие больничного халата. Черты лица его каждую минуту неуловимо менялись, будто отражение в дрожащей воде.

— Шеф Бумбараш, что ли? — размышлял фельдшер Саливон, щурясь от слепящего низкого солнца. — Сколько лет вижу, как он шляется к инфекционному отделению, а всё узнать сразу не могу.

Диковинный человек резко остановился и присосался к лицу фельдшера взглядом миндалевидных глаз.