Гипсовая судорога

Слово «подлец» Сахара произнесла глубоким волнующим голосом, словно в груди её заиграл маленький органчик. И поэтому обидное определение «подлец» прозвучало как комплимент.

Раздался странный звук, будто часто застучали друг о друга сухими деревянными палочками. То смеялся главный врач.

Насмеявшись вдоволь, Честноков поучительно заметил:

— То, что подлец, — хорошо. Но сможет ли он справиться с порученным ему мероприятием?

— Эбис? Справится! — коротко проиграл музыкальный органчик.

В карих глазах главного вспыхнули искры. Так искрится мебель, полированная под орех.

— Что это ты так имя его произносишь? Что-то мне это как-то не того! Или ты что-нибудь этого? Так я это самое! Ясно?!

Органчик заиграл ещё нежнее.

— Зомбичек ты мой дорогой! Да разве я могу то, что ты подумал? Птичка ты моя!

— Ну-ну, ну-ну, — с сомнением произнёс шеф, внимательно глядя на Сахару и ясно понимая, что товар в такой привлекательной упаковке может вызвать интерес не только у него.

— Зомбичек-зомбюша, — вкрадчиво ворковала коварная женщина. — Ты же у меня ещё красавчик!

— Ну-ну, — сомнение всё ещё звучало в голосе главного врача, но его уже можно было различить только очень опытному уху. У Сахары Каракумовны было именно такое ухо.

Чтобы окончательно рассеять сомнения «зомбюши», она прибегла к помощи тяжёлой артиллерии: изогнула стан.

Честноков крякнул и побагровел от ударившей ему в голову шальной мысли, что, в принципе, можно и сейчас… Но мгновенно сработали тормоза: до конца работы ещё уйма времени, а без Высокой Помощи в кресло не взобраться.

— Я верю тебе, Сахарочка, сладкая ты моя пресладкая, — хрипло выдавил Честноков. Он с минуту раздумывал, какой бы комплимент поизысканнее выдать подруге и, наконец, нашёлся: — Ты валидол моего сердца!

— Ну-ну-ну-ну, — только и нашла, что ответить многоопытная Сахара.

Ей пора было уходить в приёмную, так как с минуты на минуту должны были явиться замы и представители бухгалтерии.

Честноков, щурясь и млея, наблюдал за искусством ходьбы удаляющейся секретарши.

Солнце, с самого утра давившее в кремовые занавеси, прорвалось в кабинет озорным лучиком. Он вкрадчиво, нарушая всякую субординацию, коснулся лысины руководителя. Лысина взблеснула и осветила закуток возле шкафа, за которым прятался график. Проявились на нём чёрные гробовые буквы надписи: «Летальность по Кифозовской ЦРБ за 1988 год». Было видно, что летальность, а проще — смертность, старательно карабкается в правый верхний угол графика, испачканного подписью главного врача.

Сквозь щель между гардинами главный видел кусок больничного двора, насыщенного зеленоватой дымкой молодых деревьев. Он ощутил в глубине своего одеревеневшего естества непривычное щекочущее чувство, будто пробуждался к жизни нежный росток. Захотелось странного: сделать что-нибудь доброе, хорошее. Выговор Резнику отменить, что ли? Или деньги на новый инструментарий выделить?

Тучка заслонила солнце, в кабинете потемнело. Честноков тут же пришёл в себя и подивился нелепости явившихся к нему мыслей.

Выговор, хоть он и ни за что, пусть будет. Это дисциплинирует! А хирургический набор пусть достаёт, где хочет. Он ему не нянька! Говорят, что хирургические наборы снова появились в магазине «Сделай сам». Вот пусть едет туда и занимается делом, вместо того, чтобы всякими там операциями заниматься. Операцию — это каждый дурак может сделать! Ты попробуй достань то, чем оперировать! Это посложнее будет. Этому ни в каком институте не учат. Тут соображать надо!

8

В приёмной послышался гул голосов. Это явились приглашённые замы и бухгалтера.

— Впускать? — вопросил официальный голос Сахары из селектора.

— Пускать, — пробормотал Честноков, продумывая, как же сформулировать постановляющую часть.

Он вдруг спохватился.

— Сахара Каракумовна! У меня к вам личная просьба. Времени у нас мало. Вы вместо меня подзаведите приглашённых. Тогда и впускайте.

Сахара Каракумовна промурлыкала согласие, и через несколько минут в кабинет гуськом вошли соратники Честнокова: зам по сети Ступицкая Людмила Андрофаговна, начмед Претер, бухгалтера Израиль Львович Иванов и Израиль Львович Иванченко.

— Вызывали? — спросила Людмила Андрофаговна шаловливым голосом маленькой девочки.

Честноков кивнул и предложил всем садиться.

Пока вошедшие, шурша и скрипя, рассаживаются по своим местам, я скажу несколько слов о каждом из них.

Товарищ Ступицкая… Она предана главному врачу, как цепная собака. Её стихия — выступления, которые на первобытно-бюрократическом языке именуются «сниманием стружки», «закручиванием гаек» и тому подобными словесными химерами. Она умеет придраться к любому, умеет найти то — самое зазубренное— слово, которое ударит медика под самое сердце. Защиты от неё нет, ибо стоит она на твёрдой платформе: все свои выступления посвящает укреплению медицинского обслуживания «нашего народа-труженика», усилению гуманизма нашей медицины — «самой гуманной медицины в мире». Можно было бы поверить в искренность Людмилы Андрофаговны, да уж больно сладостной становится её улыбка в момент особо мучительный для её жертвы.