Гиперборейский Гимн

Барабаны и духовые инструменты – вот музыка войны. Война это Дионис. Только отражение нашествия Мароон и Саломин, только война за свободу, только героический меч, – война Аполлона – только от трубы пал Иерихон. Стены Фив строились под струнную музыку Амфиона и разрушались под звуки флейт. Барабаны, флейты и солдатские трубы, вообще только духовая, никак не струнная музыка, играют на ярмарках и народных праздничных гуляньях. Здесь сельские Дионисии позднейших наших времен: никакого устремления вверх, с волевым подъемом настроения, всё напротив символизирует распад личности в винных парах, в головокружительных плясах, хмельных упоениях и страстях. Музыка Аполлона мчит настроение на высоту, к утверждению и увеселению, в расширенном масштабе, индивидуального человеческого Я. Музыка Вагнера, «Зигфрид», «Тристан», «Парсифаль», представляют собою образцы творчества в духе Аполлона. Это настоящие музыкальные барельефы. Фанфарные темы и мотивы идейного подъема слепят глаза солнечным блеском Феба и погасли бы несомненно под низким потолком иных дионисовских концепций. Несмотря на интимную гармонию и деликатность инструментовки, несмотря даже на значительное участие вакхических труб и даже свирелей, музыка «Тристана» вся напоена духом гиперборейских горений. Здесь найдена та точка Архимеда, на которой личная страсть преломляет в себе страдания мира и сама становится искупительной жертвой универсальной трагедии. Также не дионисичен, а именно апполоничен и «Парсифаль» Вагнера. Несмотря на трубы, несмотря даже самую тему Грааля, он весь устремлен к солнцу. Осиянная сверху личная плоть становится плотью нового человека и новых героизмов на путях истории. «Зигфрид» целиком построен на вертикальных подъемах, делающих его апофеозом культа Аполлона. Здесь лес Диониса весь пронизан радостными лучами солнца, здесь куется меч Зигфрида, меч аполлонической революции, и гибель нибеллунгов земли. Музыка его сверлит пространство и поднимает в слушателях те звукомышечные ощущения, питающие волю и утверждающие жизнь, которым можно было бы, следовало бы дать хореографическое воплощение на сцене.

Ещё можно указать на сексуальные процессы в жизни человека, как на арену смертельных действий Диониса. Вообще всякий ущерб личности, всякое её изнеможение, всякое её таяние – это Дионис. В сексуальном же акте мы имеем настоящее задыхание личности, срыв и смерть духа, в блаженном нарастании растворяющего экстаза. Даже самые радости момента и игривые фиоритуры любви имеют садический или мазохистский характер, или включают в себе оба элемента вместе и потому, несомненно, относятся к погибельному царству Диониса. Это настоящий апофеоз горизонтальности, видимым символом которой служит смерть.

Если от человека спуститься к насекомым, то и там мы найдём, в области сексуального инстинкта, выражение дионисовского начало в садической его утрировке и экзальтации. В кульминационном моменте оплодотворения участники акта стремятся искусить, пожрать друг друга, и часто один из них остается убитым на поле любви. Всем известно, что лёгкие от подобления этой трагической темы страсти, с разнообразными сходными деталями и положениями, мы имеем также и в истории человеческого эротизма – это та панорама явлений, которая так блистательно представлена в романах Достоевского. Вообще самые противоположные влечения человеческого духа сочетаются в разительных контрастах на арене жизни. Скобелев на белом коне, несущий гибель полкам и бригадам, сам умирает от разрыва сердца в публичном доме, под розгой секущих его немок!

Таково это царство Диониса. В безмерном калейдоскопе хаотически бунтующего естества, от лёгкого всплеска воды, сквозь поэзию лунной ночи, до печальной мыльной волны в человеческом образе отважного генерала.

Но идём вперёд.

– 3 —