Гимгилимыада – 2: С надеждой на возвращение

– Ты бар сперва построй, а потом другу скидки не давай, – резонно заметил Гумбалдун.

Мясник войны вскинул шестизарядник, но Ретрублен остановил его.

– Не жадничай, нам хватит, – сказал охотник, кивнув на добычу. – Лучше в воздух стрельни, чтоб спугнуть, а Михудор пусть пробует подбить.

– Стрелять в воздух? – Гумбалдун, казалось, возмутился до глубины души. – Я никогда не трачу патроны понапрасну!

– Ага, стрелять в горшок на башке медьебна – не напрасная трата, – напомнил Ретрублен и выстрелил сам.

– То для веселья было, – сказал Гумбалдун, и тоже выстрелил.

Михудор уже не считал, сколько раз он промахнулся, главное, ни разу не попал. В конце концов, птицы, уставшие от стрельбы назойливых двуногих существ, лениво полетели куда-то на юг. Ретрублен решил, что зря он хвалил землянина, но Михудор уперся и не уступал, пока следопыт не согласился поискать новое место, где кормятся вислобрюхи.

Новое место отыскалось быстро, Михудор продолжил попытки. Он прижимал приклад винтовки к плечу, задерживал дыхание и стрелял на опережение. И старания окупились. Один вислобрюх с перебитой шеей рухнул на землю, второго Михудор тут же подстрелил в голову. Гумбалдун подпрыгнул от радости за успехи товарища, а Ретрублен безразлично похвалил:

– Неплохо, неплохо. Излишки мяса отдадим медьебнам.

Михудор был доволен. Он не питал иллюзий по поводу своих более чем скромных навыков стрелка, но небольшая удача подняла настроение. Добыча приятно оттягивала плечо, а ружье лежало в руке иначе, привычнее.

У однопалаточного лагеря их ожидал Камнеголовый.

– Ух-уух, эх-ээх, – сказал он Ретрублену.

– Эх-ээх, ух-уух, – ответил вождю Ретрублен.

Обменявшись короткими репликами с охотником, Камнеголовый развернулся и пошёл восвояси. Он был трезв и бодр, хотя ещё вчера вечером несколько раз выходил из вождедома в почти невменяемом состоянии, причём один раз вышел совершенно голым. И сорвал он широкий мясистый лист с порядком ободранного куста, и знатно проблевался, и, не сходя с места, уселся на карачки, и справил большую нужду, и подтёрся листом, и выпрямился, и, маятником шатаясь, скрылся в вождедоме. Гумбалдуна в медьебнах поражали две их особенности: умение мгновенно трезветь и умение не болеть по утрам после бурных возлияний. Первая ужасала его, а вторая вызывала зависть. И вообще, Гумбалдун подумывал остаться у медьебнов на круг-другой. Племенной образ жизни казался ему идеальным.

– Вождь говорит, Косоглазный напросился на завтрашнюю охоту, – сказал Ретрублен. – Сказал, для удачи.

– Колдун на охоте приносит удачу? – высказал догадку Михудор.

– Возможно, приносит, – задумчиво проговорил великан, – только самому себе. Косоглазый никогда не вызывал у меня особого доверия.

– Опасный тип?

– Я с ним мало общался, – ответил следопыт. – Он в варочных пещерах сидит сутками напролет, парами самогонными дышит да квасит почем зря. Кто знает, что ему в голову стукнет? От такого образа жизни, у кого хочешь, мозги в кашу сварятся.

– Есть в этом что-то пасторальное, – брякнул вдруг Гумбалдун.

– Чего?! – уставились на него Ретрублен с Михудором.

– Просто слово вспомнилось, – сказал Гумбалдун и поведал целую историю:

– Я прошлой зимой, напившись, возле дома исписанной бумаги свалился прямо в снег. Насмерть мог замерзнуть. Что обидно, с канистрой ешьчи в обнимку. Меня девчушка из этого дома разбудила и разрешила переночевать. Помню, волосы у нее красивые очень, чёрные. А как звать, не помню. Шефит…

– Шафтит, – подсказал Ретрублен.

– Во! – обрадовался Гумбалдун. – Она самая. А ты откуда знаешь?

– В дом исписанной бумаги заглядываю иногда.

– Зачем?! – сильно изумился ветеран скотобойни.

– За исписанной бумагой, конечно, про лес почитать. Рассказывай дальше.

– Так вот, девчушка эта на чердаке, там же обитает. Она ванну горячей воды набрала, чтобы я согрелся. Я в ванну зашел, разделся и вижу, что у меня на ногах ногти посинели от холода. Я скорее в ванну, пальцы растирать. Спасибо этой Шафтит, что в дом пустила, иначе пришлось бы к лечивателю ползти, отрезать все, что отморозил. Если бы дополз. Согрелся я в ванне, беленький её халатик напялил (не оказалось у нее мужских халатов), замотался в него, влез в ее шлепанцы и из ванны вышел. Она чай предлагает. А зачем мне чай, когда в канистре винишко есть? Уселся я на диван. Цвет у него ещё такой был… непонятный. Дала Шафтит стакан, я его до краёв наполнил и единым залпом опустошил. После горячей ванны лучше стакана вина ничего нет!

– У тебя после чего хочешь лучше вина ничего нет! – хохотнул Ретрублен.

– Да ну тебя! В общем, эта бумажная девица вроде как спать не собирается, а я на улице успел выспаться. Ну, сидим, общаемся. Она всё про бумагу исписанную рассказывает, про учёных исписывателей. Видно, сидит одна-одинёшенька день-деньской в доме среди шкафов с бумагой, поговорить не с кем. Разве только сама с собой болтает иногда, как я, когда отхожу от запоя и заговариваться начинаю. Я одну бумагу от нечего делать полистал, вот это слово и запомнилось.