Гиблые земли

Но вышло иначе. На месте мамы оказалась бабушка, которая не только поверила, но и подкрепила ее слова, и Лизавета навсегда осталась в уверенности, что привычный мир хрупок, существует другая, оборотная его сторона, откуда в любой момент что-то (кто-то) может сюда нагрянуть.

– Знаю, как не знать, – ответила бабушка, – но сперва ты расскажи.

– Мы с Тинкой потерялись, – сказала Лизавета. – Она зашла в траву, я шла следом, а потом перестала ее видеть…

Дальше девочка поведала о том, как блуждала в высокой траве, как Большой лес и Маленький лесок удалялись от нее все дальше, скрывались, прятались и убегали, словно были живыми; как она звала и высматривала подругу, но вместо нее явилось это чудовище. Рассказала и о том, каким немым стал мир перед появлением демоницы, какая тяжесть навалилась, как страшно было пошевелиться: стоишь, смотришь в равнодушное, жестокое небо и ждешь, пока нечто смертоносное тебя настигнет.

Бабушка слушала, не перебивая, а потом ответила:

– Это она, Полудница. – Так Лизавета узнала имя своего страха. – Тебе повезло, что ты на земле лежала, когда она приблизилась, перестала кричать, не отбивалась, – шум злит полуденного демона. Тинка-то шебутная, вот и… – Бабушка горестно вздохнула. – А я, дура старая, забыла, что мне мать с бабкой говорили, чему учили. Стала считать, это выдумки, сказки. Так легче думать. И жить легче. А в былые времена люди от правды не прятались, знали, как мир устроен, и жили по его законам, не нарушали. Например, знали, что не только полночь – особое время, но и полдень. Сейчас ведь думают, что нечисть разная по ночам шалит, а днем нет ее, бояться нечего, все кругом видать, солнышко светит. Да только бес полуденный опасен, как и полуночный! Полдень – жуткий час. Моя бабушка говорила, как полдень настанет, двенадцать часов стукнет, так идет по всем дорогам, по деревням Полудница. Кого серпом своим коснется, тот замертво упадет или ума лишится. Раньше народ в полдень не выходил в дорогу, в поле не трудился, из дому в эти часы люди не выходили, закрывали окна и двери. Считалось, что Полудница и в дом может пробраться, что особенно она детей любит. Может украсть, а может и погубить. Вот как Тинку.

Проходили годы. Подернулась дымкой прожитых лет, ушла в прошлое смерть несчастной Тинки. Бабушка давно умерла, ее лицо и голос стали забываться, но Полудница не выходила у Лизаветы из головы.

Как-то она услышала или прочла, что полдень, когда солнце стоит прямо над головой, – это время торжества света, потому что все предметы в этот момент перестают отбрасывать тени. Но Лизавета знала: в действительности тени никуда не исчезают, не пропадают, они все равно есть, просто их не видать. Невидимые, неразличимые, они подбираются к тебе, подползают – и внезапно вырастают, заслонив собой свет. Как Полудница, которая тогда, на лугу, добралась до Тинки.

Выйдя из переходного возраста, повзрослев, Лизавета запретила себе думать об этом, вспоминать тот летний день и встречу с демоницей. Не убеждала себя, что ей померещилось (знала, что это бесполезно), просто гнала от себя воспоминания. Не думала, не размышляла на эту тему. Постепенно Полудница переместилась на окраину сознания, туда, куда уходят детские страхи, когда мы вырастаем.

Но теперь, в ту минуту, когда Лизавета сидела на пляже, рядом были люди, а на противоположном берегу озера строился современный поселок, Полудница догнала ее.

Она была не такого колоссально высокого роста, как на лугу. Возможно, дело просто в том, что тогда Лизавета была ребенком, восприятие другое. В остальном Полудница была все та же: длинные костистые руки, одна из которых сжимала серп; череп, увенчанный венцом полевых цветов, длинный язык меж оскаленных зубов, полуистлевшие грязно-белые тряпки, сквозь которые виднелось иссохшее, мертвое тело.

Лизавета не могла двинуться с места, придавленная к земле тяжелым небом, как и много лет назад. Потоки света, проливающиеся дождем, мешали дышать, жар исходил отовсюду, и ей казалось, что легкие плавятся, волосы выгорают, кожа сморщивается, чтобы стать такой же, как у кошмарной твари, что шла по берегу.

Мир казался искаженным, чужим, звуки – плеск воды, смех, разговоры, ветер, перебирающий листья, словно струны, рев строительной техники на другом берегу – стихли, пропали. Не было больше времени, и люди повисли в бесконечной пустоте, запутались и застыли, как мухи в янтаре.

Полудница шла, тяжело загребая ногами, будто идти ей было трудно, и Лизавета ждала ее приближения с отчаянием обреченного: лежала, не могла встать, чтобы убежать; не могла крикнуть, чтобы предупредить других.

А другие… Странно, но никто не видел демоницу. Не оборачивались, не вопили от ужаса, не выпучивали глаза, не пытались убежать. Возможно, они не могли пошевелиться, как сама Лизавета?

Нет, не похоже. Причина в другом.

«Только я вижу ее. Потому что однажды мы встретились, и она меня не забыла», – немного отстраненно подумала Лизавета.

Дальше произошло странное.