Гёте. Жизнь как произведение искусства

В последнем акте Фауст – успешный предприниматель и землевладелец – хочет объединить свои угодья, но на его земле обнаруживается небольшая часовня и хижина Филемона и Бавкиды. «Они – бельмо в глазу моем», – досадует Фауст, и стоит ему это сказать, как тут же появляются помощники Мефистофеля, чтобы силой устранить любые помехи на пути к землеустроению. Часовня и хижина объяты пожаром, старики гибнут. Может ли деятельное стремление Фауста служить ему оправданием? Снимает ли с него вину фраза из «Пролога на небе»: «Кто ищет, вынужден блуждать»[1714]? Нет. Фауста раздражает крошечный участок, не принадлежащий ему среди его огромных владений. Этот клочок земли, не желающий подчиняться его стремлению к абсолютному господству, не дает ему покоя. И чем сильнее это стремление, тем сильнее злит его неповиновение. «Что мне владычество мое? // Я сам на тот участок зарюсь»[1715]. Фаусту надоело быть справедливым, он готов «плюнуть на правосудье» и потому приказывает Мефистофелю: «Переселяй их со двора!»[1716] Мефистофель «пронзительно свищет», и на сцене появляются его подельники, которые сжигают Филемона и Бавкиду. Страшная сцена пожара – возможно, именно на нее ссылается Поль Целан в своей «Фуге смерти»: несущий смерть Фауст и есть не кто иной, как господин из Германии, который «встает перед домом и блещут созвездья он свищет своим волкодавам // он высвистывает <…> пусть роют могилу в земле»[1717].

Гёте не разделяет светлое и темное между Фаустом и Мефистофелем в том смысле, что добрые намерения Фауста находят злое воплощение в делах Мефистофеля. На самом деле их отношения выстраиваются иначе, скорее напоминая взаимоотношения между главным героем и его призрачным спутником в «Зимней сказке» Генриха Гейне. Когда герой призывает к ответу этого неотступно следующего ним призрака, тот говорит: «Но знай, что задумано в мыслях тобой, // Немедля я исполняю. <…> Ты мыслишь, я делаю дело»[1718]. Точно так же и Мефистофель лишь исполняет то, что задумывает Фауст. Стремления Фауста отбрасывают тень, и тень эта – Мефистофель. Благодаря ему становится очевидной скрытая прежде виновность неутомимого и успешного Фауста, начиная историей Гретхен и заканчивая гибелью Филемона и Бавкиды. Гёте показывает, как по более или менее длинным цепочкам причинно-следственной связи благополучная жизнь в одном месте приводит к страданиям и гибели в другом. В этом мире нет правды, и в своей земной карьере Фауст идет по трупам. Если цепочка причинно-следственных связей между поступком и его разрушительными последствиями коротка, мы говорим о вине; если же речь идет о более длинных цепочках, то мы называем это трагизмом; впрочем, если еще больше продлить цепь каузальных взаимодействий, и вина, и трагизм истончаются до простого чувства неловкости. Избежать его не удается никому, кто осознает, что он, хочет он того или нет, выживает за счет других, которые страдают и умирают. Мефистофель, с одной стороны, разжигает в Фаусте интерес к мирским наслаждениям, а с другой – олицетворяет эту глубокую взаимосвязь всех мирских деяний и человеческой вины, это фатальное превращение деяния в злодеяния, которое рано или поздно происходит с любым действием.

Гёте как-то заметил, что не обладает талантом трагика, ибо по натуре стремится к равновесию. Свое произведение он называет «трагедией», но при этом в конце спасает Фауста от адских мук, а в начале второй части, после трагедии Гретхен, погружает его в целительный, дарующий забвение сон, который, впрочем, с тех пор лишил сна многих интерпретаторов «Фауста». Что есть забвение? Забвение – это умение находить новые начала там, где их нет. Сам Гёте был мастером в этом деле. И когда Фауст просыпается во второй части трагедии, он тоже начинает жизнь сначала; восходит солнце, Фауст ворочается и старается уснуть, а над лугом раздается песня Ариэля: «Рассейте ужас, сердцем не изжитый, // Смягчите угрызений жгучий яд»[1719].

Пока все понятно. Однако в последнем акте мы становимся свидетелями зловещего самообмана. На этот раз Фаусту, могущественному и успешному, досаждает Забота:

Кто в мои попался сети,
Ничему не рад на свете.
Солнце встанет, солнце сядет,
Но морщин он не разгладит.
Все пред ним покрыто мраком,
Все недобрым служит знаком[1720].

Фаусту кажется, что ему удалось победить и этого призрака, однако Забота поражает его слепотой. Фауст и после этого не теряет присутствия духа: «Вокруг меня сгустились ночи тени, // Но свет внутри меня ведь не погас»[1721].