Герцог в сияющих доспехах

– Для начала попытаюсь заставить вас позабыть про все на свете, герцогиня.

Олимпии было странно слышать такое обращение, а уж произнесенное супругом, да еще таким вкрадчивым голосом, и вовсе вызывало дрожь.

– Вы даже не представляете, что я придумал. Не забывайте: я ведь развратный тип – люблю проделывать всякие шокирующие штуки и намерен продолжать в том же духе.

Олимпия удивилась – что может шокировать больше, чем то, чем они занимались в рыбачьем домике, и то, что было в ландо по дороге в Лондон… впрочем, это так, скорее шалости и проказы, и ничего больше, хотя скромный опыт вряд ли позволял Олимпии судить адекватно. И она не возражала бы довести дело до логического завершения, однако Рипли сказал, что кучер непременно услышит, и тогда она просто уютно устроилась в его объятиях и задремала. Даже после того, что произошло в рыбачьем домике, осталась какая‑то недосказанность. Во всяком случае, было бы неплохо расширить кругозор.

– Вот теперь я буду проделывать все это с вами, – многообещающе заявил Рипли. – Я ведь дал клятву, не так ли? «Отказываясь от всего остального, принадлежать только ей одной».

– Я тоже поклялась в верности вам, – сказала Олимпия.

– Да, и пришло время слова заменить делом, мадам. Итак, жду поцелуй. Я буду стоять здесь, перед многочисленными редкими томами – возможно, правда, изъеденными червями, – чтобы стать как можно привлекательнее в ваших глазах.

– Ох, Рипли, вы такой проказник! – Олимпия подошла к мужу и ласково погладила по щеке.

– Кажется, мои мечты начинают сбываться. – Рипли коснулся губами ее ладони, потом провел по ней языком, описывая маленькие круги.

Олимпия почувствовала восхитительное покалывание вдоль позвоночника: вверх, вниз, – потом по всему телу. А Рипли тем временем обхватил ладонями ее лицо, так нежно, словно держал в руках только что вылупившегося птенца.

– Ваши глаза… сейчас они голубые. Мне они так нравятся во всех своих цветовых проявлениях.

– Они же близорукие…

– Ну, меня‑то вы хорошо рассмотрели, – улыбнулся Рипли. – И, наверное, что‑то увидели, если решили оставить себе.

– Да, увидела, когда вы стояли голым в корыте, – призналась Олимпия. – Правда, после этого я вообще мало что могла решать.

Рассмеявшись, он поцеловал жену, но не так, как раньше, в карете, с плохо сдерживаемой страстью, а скорее с благодарностью. Разумеется, страсть никуда не делась, но он больше не намерен спешить. У них теперь полно времени и ни от кого не нужно скрываться, дарить наслаждение друг другу украдкой.

Олимпия тоже уловила разницу в поцелуях. Теперь он целовал ее с такой невероятной нежностью, что она вся затрепетала, сердце защемило. Ей хотелось гладить его, касаться ладонями лица, трогать пальчиками губы, по‑мужски твердые, но дарящие такую нежность.

Нет, он вовсе не ручной, как котенок: она видела, как он схватил того мужчину и оторвал от земли, – но умеет быть нежным… с ней, хоть в нем и чувствовалась затаившаяся грозная сила.

Олимпия вспомнила, как смотрел на нее Рипли, когда они приносили друг другу супружеские клятвы: видела его глаза сквозь дымку слез и понимала – если они и совершили нечто недозволенное, то каким‑то чудом это превратилось в самый правильный поступок на свете.

Она поцеловала его в ответ, не переставая удивляться, как поцелуй может быть таким страстным и в то же время нежным, и как прикосновение и вкус его губ заставляют ее переживать бурю самых разных ощущений, будто душа ее смеется и плачет одновременно.

– Оказывается, поцелуй – это гораздо больше, чем я могла предположить, – пролепетала Олимпия, когда он отстранился, пытаясь совладать с головокружением.

– Оказывается, поцелуй – это гораздо больше, чем мог предположить я, – улыбнулся Рипли, – хоть у меня и была… некоторая практика.

– Не сомневаюсь, что это весьма немало.

– Да, но все, что осталось, только для вас, герцогиня, – глядя на нее своими невероятно зелеными, как у сонного волка, глазами, пообещал Рипли. – Каждая дурная затея… каждая дьявольская мысль… – Он понизил голос до шепота. – А что за мысли приходят мне в голову… вы даже не представляете.

Олимпия почувствовала знакомую дрожь от этого вкрадчивого обещающего голоса, и пусть пока не научилась читать мысли мужа, все в ней замерло от предвкушения.

– Полагаю, уже слишком поздно спасаться бегством.

– Действительно поздно!

– Я сама приготовила постель…

– Да‑да! Это гораздо важнее сегодняшней ночью, чем экскурсия по библиотеке. Ее мы прибережем на потом.

Он подал ей руку, и она вложила ладошку в крепкую, с длинными пальцами ладонь. Олимпия сразу почувствовала уверенность и надежность этой руки и осознала, что теперь она как за каменной стеной.

«Как же это хорошо – испытывать желание, чувства и надежду!» – успела она подумать, когда муж повел ее из библиотеки.

Они пошли наверх по великолепной парадной лестнице, поднялись на третий этаж, где располагались их личные покои. И в предвкушении, в бурном водовороте разнообразных чувств меньше всего ей хотелось спасаться бегством.