Герцог в сияющих доспехах

– Он уже пообедал! – крикнул Рипли в ответ.

На последней остановке, несколькими милями ранее, они сменили лошадей и кучера, и Рипли покормил пса, решив, что у того голодный вид.

Как будто собаки вообще могут выглядеть сытыми!

– Это же собака! – возразила Олимпия. – Она уже не помнит, что ела.

– Обедать! – завопил Рипли. – Кролик! Жирный кролик!

– Белка! – подхватила Олимпия. – Лиса!

– Барсук! Хорек! Говяжья отбивная, с кровью, как ты любишь!

Они продолжали кричать как умалишенные что в голову придет, а пес носился то зигзагами, то кругами, то приближаясь, то уносясь вдаль. Олимпия сунула пальцы в рот и свистнула. Пес вдруг остановился, замер и посмотрел в ее сторону. Она услышала, как Рипли что‑то выкрикнул, и оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как он падает ничком на землю.

Гостиница «Лебедь» возле Баттерси‑бридж с ее постоянной суетой, приезжающими‑отъезжающими, оказалась подходящим местом, чтобы дожидаться известий. Поскольку всевозможные задержки стоили времени, оба герцога прикинули, что отстают от беглецов часа на два. Этого оказалось достаточно, чтобы их ушей достигли слухи – через лодочников и прочего люда – о бурной деятельности, которую развил в «Белом льве» герцог Рипли.

Они уже собирались выезжать, когда вдруг выяснилось, что Джонси исчез. Пришлось отложить отъезд и попытаться его отыскать, но уличные мальчишки, которые могли бы избавить герцогов от необходимости вести нудные расспросы, в то время как можно было весело провести время за выпивкой в таверне, почему‑то «ниче» не знали. Вот и пришлось «их бесчестиям» самим тащиться в этого «Белого льва» в Патни.

Там они выслушали массу свидетельских показаний. После недавних событий Патни гудел как разворошенный улей. Местные жители наперебой излагали то, что видели, причем каждый свое, вот только никто не мог сказать, куда направился его светлость со своей спутницей.

– Забери их чума! Неужели никому не пришло в голову посмореть, в какую сторону они поехали? – воскликнул Эшмонт, когда хозяин гостиницы принялся спорить с женой, куда направлялся дилижанс: то ли в Лондон, то ли в Твикенем, то ли еще бог знает куда.

– Ну, он ведь такой, сами знаете, ваша светлость, и с него станется сделать вид, будто едет в одну сторону, а на самом деле отправиться в противоположную, – оправдывался хозяин.

– Я слышала своими ушами – в Твикенем, – настаивала его жена. – Небольшой крюк, ежели он собирался вернуться в Лондон. Чего бы ему не сказать про Донкастер или Брайтон, ежели хотел хорошенько поводить их за нос?

– Подозреваю, что Твикенем‑то нам и нужен, – заметил Блэквуд. – Ничего другого придумать не могу.

– Какого черта я должен думать, когда умираю от голода и жажды? – возмутился Эшмонт. – Надо было поесть еще в Челси, вместо того чтобы гоняться за этим маленьким негодником.

– Его наверняка напугали местные полицейские, вот он и дал деру, – предположил Блэквуд. – Или нашел птицу пожирнее, чтобы пощипать. Интересно, сколько ты заплатил ему в общей сложности? Не иначе, купит себе чистокровного рысака и выставит на скачках в Гудвуде.

– К черту этого неблагодарного паршивца! – воскликнул Эшмонт и обратился к хозяину гостиницы: – Проводите нас куда‑нибудь, где потише, и принесите выпить и поесть, да побыстрее! А если найдутся какие‑то свидетели, которые могут рассказать что‑то вразумительное про этого подлеца, похитителя невест, немедленно тащите сюда.

Приятели удалились в хозяйскую гостиную, которая именовалась Солнечной, где и утолили голод и жажду, но лишь телесную, не жажду мести обманутого жениха.

– Полагаешь, он возвращается в Лондон? – спросил Эшмонт после того, как его пивная кружка наполнилась в третий раз.

– Да, – сказал Блэквуд. – Во всяком случае, я поступил бы так: вывез ее на время из города, пока не начнется скандал, сделал круг и незаметно вернул бы домой.

– Так поступил бы и я, – нахмурился Эшмонт. – Только я не понимаю, почему она передумала.

– Не знаю, – пожал плечами Блэквуд. – Леди Олимпия вроде не из таких… то есть подобной выходки можно было бы ожидать от Алисы, и, по правде говоря, так и было. До последней минуты, пока священник не объявил нас мужем и женой, я был готов к тому, что все это обернется шуткой, что она вдруг откажет: «Знаешь, когда священник спросит, может ли кто‑то указать причину, по которой нас нельзя окольцевать, я отвечу: «У меня есть уважительная причина. Он идиот. Годится?» – но она этого, слава богу, не сделала.

Воцарилось молчание, потом Эшмонт сказал:

– Думаю, Олимпия все‑таки сбежала.

Блэквуд пожал плечами, и Эшмонт добавил:

– Но тогда дело сильно осложняется.

– Мы с тобой не самые завидные женихи, – заметил Блэквуд.

– Дядя Фред так и сказал, и, похоже, был прав, чума его забери! Мне пришлось соблазнять ее библиотекой, но даже при этом пришлось чертовски долго уговаривать.

– Да уж.

Эшмонт с силой хватил кружкой о стол, расплескав эль.