Герцог и я

– Дафна, немедленно ответь, где скрывается этот негодяй!

Она гневно посмотрела на брата. Если ей еще позволено иной раз отпускать в адрес супруга нелицеприятные замечания, то ее братьям – никогда!

– Я не ошибаюсь, Колин? – с холодной яростью проговорила она. – Произнесенное тобой слово «негодяй» относится к моему мужу?

– Ты совершенно права, дьявол меня возьми! Я…

Она не дала ему договорить.

– Колин, я вынуждена просить тебя покинуть мой дом! – отчеканила она.

Он посмотрел на нее с таким изумлением, словно у нее на голове выросли рога.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что не собираюсь обсуждать с тобой мои семейные дела, а потому, если, кроме нескольких грубых ругательств, тебе больше нечего сказать, то будет лучше, если ты уйдешь.

– Ты не посмеешь меня выгнать!

Она вздернула голову и сказала:

– Это мой дом.

Колин растерянно огляделся. Да, он не в своем доме, а женщина, которая продолжает оставаться его сестрой, теперь герцогиня Гастингс и хозяйка этого дома.

Он подошел к ней, коснулся руки и негромко проговорил:

– Тогда решай сама.

– Благодарю.

– Но недолго, – предупредил он. – Не воображай, что мы допустим неопределенность твоего положения.

«Не бойся, братец, – подумала Дафна, – скоро все прояснится. Потому что через какие-нибудь две с половиной недели мой статус станет вполне определенным».

Каждое утро она теперь просыпалась в волнении: случится или не случится то, что, как она уже знает, должно означать осуществление или крах ее самого заветного желания.

Каждое утро, вставая с постели, она смотрела на простыни и с затаенной радостью отмечала их белизну: никаких следов крови. Хотя в общем-то сроки еще скорее всего не наступили. И она молила Небо, чтобы, когда наступят, все оставалось по-прежнему: такая же снежная чистота.

Спустя неделю после того, как – по ее подсчетам – должны были начаться кровотечения, она позволила себе осторожно надеяться на счастливый исход. Правда, и раньше у нее бывали задержки на несколько дней, но так надолго никогда.

А еще через неделю она уже счастливо улыбалась каждое утро, ощущая себя обладательницей бесценного сокровища, о котором пока никто не знает, но которое она вскоре перестанет скрывать (да и как это сделать?) от окружающих. Однако в настоящее время никому ни слова – ни матери, ни братьям, ни мужу.

Вины за свою скрытность – особенно перед Саймоном – она не ощущала. В конце концов, это он скрывал от нее правду, да еще какую: что он мог быть отцом. А потом еще худший обман – поступал почти как Онан из Ветхого Завета: изливал свое семя на землю.

Но в большей степени хранить тайну от Саймона ее понуждал страх, что своими действиями – осуждением, гневом – он омрачит ее радость. Однако она отправила записку управляющему замком Клайвдон с просьбой сообщить местоположение герцога.

В конце третьей недели разлуки с Саймоном она решилась все-таки написать ему письмо.

Не успел еще застыть сургуч, которым она запечатала свое послание, как перед ней возник Энтони собственной персоной. И выглядел он чрезвычайно взвинченным, если не сказать – разъяренным.

Он без всякого предупреждения ворвался в комнату, где она сидела и где никак не предполагала никого принимать, а потому даже и думать боялась о том, скольких слуг, включая дворецкого, этот незваный гость оттолкнул на своем пути.

Дафна хорошо знала, что в таком состоянии старший брат бывает неуправляем, даже опасен, но не удержалась от язвительного тона, поинтересовавшись:

– О, как ты здесь очутился? Неужели наш дворецкий сбежал из дома?

– Ваш дворецкий на месте, – заверил ее Энтони.

– Это меня несколько успокаивает.

– Оставь свои шуточки, Дафна! Где он?

– Он?.. Ах да… Как видишь, здесь его нет.

– На этот раз я убью его! По-настоящему!

Дафна поднялась из-за стола, глаза ее сверкнули.

– Нет! Ты не сделаешь этого!

Энтони приблизился к ней почти вплотную – так, что ей пришлось отступить на пару шагов, – и произнес почти торжественно:

– Я поклялся перед вашей женитьбой, что сделаю это, если…

– Если что?

– Если он… – Энтони немного понизил голос, – если он причинит вред твоей репутации, черт возьми! А также если ранит твою душу.

– Моя душа в полном порядке, Энтони, – спокойно проговорила она, непроизвольно прикасаясь рукой к животу. – Как и все остальное.

Если ее последнее утверждение и прозвучало несколько странно, то Энтони не заметил этого. Его внимание привлек конверт со свежей сургучной печатью, лежавший на столе.

– Что это? – спросил он.

Она проследила за его взглядом, который упал на письмо, только что вымученное ею, и ответила:

– Это тебя не касается.

С этими словами она взяла в руку злосчастный конверт.

– Ты уже переписываешься с ним? – как раскат грома прозвучал голос брата. – Меньше чем через два месяца после свадьбы ты строчишь ему письма?.. Отвечай! Только не лги мне! Не лги! Я заметил его имя на бумаге.

Свободной рукой Дафна смяла лежащие на столе листы с черновыми набросками своего короткого послания и выбросила в мусорную корзину.

– Это не твое дело, Энтони, – проговорила она дрожащим голосом.