Герцог и я

Ей захотелось подойти поближе к нему и стереть невозмутимое выражение с его лица.

– Да, я хочу этого, – сказала она, повышая голос. – Потому что чувствую себя… – Она не смогла закончить фразу, ей сдавило горло.

– Сожалею, если ты считаешь себя обиженной… преданной. Но ведь я не хотел… старался избежать брака.

– Слишком легкое оправдание, – с горечью проговорила она.

Тон, которым он ответил, показался ей оскорбительно-назидательным:

– Могу лишь повторить, что собирался всю жизнь оставаться холостяком.

– Это не те слова, Саймон!

– Это именно те слова!

Он скинул ноги со стола, кресло опустилось со стуком на все четыре ножки. Дафна вздрогнула, щеки ее слегка побледнели.

– Как ты думаешь, – продолжил он, – отчего я так упорно избегал брака? Первопричину ты уже знаешь. Но, кроме того, не хотел… не мог позволить себе жениться и… лишить свою жену возможности иметь детей.

– Ты думал не о будущей жене, – возразила Дафна. – Ты думал только о себе.

– Возможно, – согласился он. – Но когда моей вероятной женой должна была стать ты, все для меня изменилось.

– По всей видимости, нет.

Он пожал плечами.

– Ты не права. И сама знаешь это. Я никогда не хотел обмануть… причинить боль… в чем-то задеть тебя… был до конца искренен.

– Сейчас ты причиняешь мне боль, – тихо проговорила она.

– Если помнишь, Дафна, – произнес он, – я не соглашался сделать тебе предложение, даже когда твой брат так категорически, если не сказать больше, настаивал. Под страхом смерти… Прости, что напоминаю об этом.

Дафна ничего не возразила. Она знала – они оба знали, – что на той лужайке, где должна была состояться дуэль, он мог бы погибнуть. И что бы ни думала она о нем сейчас, как бы ни осуждала, даже, быть может, презирала за испепеляющую ненависть, от которой он не может и не хочет избавиться, она хорошо знала: Саймон никогда – при тех обстоятельствах – не поднял бы пистолет против ее брата. Никогда бы не выстрелил в него.

А Энтони, оскорбленный до глубины души за сестру, никуда бы не целился, кроме как прямо в сердце Саймона.

– Я сделал это… – снова заговорил Саймон. – Решился умереть, так как знал, что не смогу стать для тебя хорошим мужем. Отцом твоих детей. Ведь я не раз слышал от тебя… ты не скрывала… что хочешь иметь детей, за что, естественно, я не смел тебя порицать. Особенно когда узнал твою семью…

– Ты тоже можешь иметь семью, Саймон.

Словно не слыша ее, он продолжил:

– Даже в те минуты, когда ты помешала начать дуэль и благородно предложила себя в жены, я предупреждал: детей у меня не будет…

В ней снова проснулся былой гнев.

– Ты говорил, что не можешь их иметь. Но оказалось, просто не хочешь. Это совсем разные вещи!

– Нет, – холодно возразил он. – Для меня не разные. Так или иначе, я не могу. Моей душе претит это. Я уже говорил сто раз.

– Я помню, – упавшим голосом подтвердила она.

Ей, она сознавала, было уже совершенно нечего ему возразить. Исчерпаны все слова, все доводы. Что ж, если ненависть к отцу намного сильнее любви к ней… что тут можно поделать? Только смириться.

– Видимо, больше нет смысла говорить об этом.

Он молча кивнул. Она тоже наклонила голову и произнесла ровным голосом:

– Всего хорошего.

И вышла из комнаты.

Почти весь остаток дня Саймон не видел Дафну. Он избегал встреч с ней, ибо не хотел, страшился лишний раз чувствовать себя виноватым. В то время как – старался он убедить себя – вины его ни в чем не было. Ровно ни в чем. Ведь – повторил он в десятый раз самому себе – он честно предупредил ее о своих намерениях и предоставил выбор. Он ни к чему ее не принуждал. Разве не так? Разве его вина, что она истолковала смысл его слов несколько иначе и решила, что он не может, физически не способен иметь детей? Какая, в конце концов, разница, по какой причине? Факт остается фактом в любом случае.

Однако несмотря на все укоры совести и на то, что постоянно думал о Дафне и мысленно видел ее расстроенное лицо, он все-таки испытывал облегчение от того, что тяжесть тайны упала с его плеч и Дафна теперь знает все о его семейных невзгодах. Если можно их так назвать. А если знает, то способна понять и хотя бы немного разделить их.

Да, окончательно решил он уже к вечеру, хорошо, что никакая тайна не разъединяет их больше.

А к ночи почти убедил себя, что вообще не совершил ничего предосудительного. Почти – потому что не смог окончательно отрешиться от мысли, что, вступая в брак, понимал: сердце Дафны будет разбито и он – прямо или косвенно – будет виновником. Он понимал, что она достойна лучшего: хорошей семьи, семейного счастья и, значит, кого-то, кто в состоянии все это ей дать. А с другой стороны, она была честно предупреждена и сама, словно мотылек, летела на огонь.

Он содрогнулся от мысли о том, другом, кто мог бы стать мужем Дафны. Нет, он не хотел этого! Даже одно предположение было для него невыносимым!

Она принадлежит ему и только ему! Она его жена…

Но ведь она желала и желает настоящей семьи, детей и, значит, будет с ним несчастлива всю оставшуюся жизнь. А он хочет ее и желает ей счастья… И как же быть? Что делать?