Герцог и я

Дафне показалось, что она снова находится в саду у леди Троубридж, с той лишь разницей, что сейчас можно было никого не опасаться – ни разъяренных братьев, ни случайных свидетелей, ни светского общества. Сейчас в саду… то есть в довольно невзрачной комнате были только они вдвоем и могли делать все, что угодно…

Саймон накрыл ласковым, но требовательным поцелуем ее губы. И этот поцелуй пробудил у нее неведомые дотоле ощущения и желания.

– Я тебе говорил, – услышала она его жаркий шепот, – что меня сводят с ума уголки твоего рта?

– Н-нет, – ответила она, не зная, нужно ли вообще отвечать на такие признания.

Он коснулся языком уголков ее рта, отчего ей стало щекотно, и, не удержавшись от смеха, девушка проговорила:

– Не надо!

– Надо, – проговорил он и продолжил: – А еще мне нравится твоя улыбка.

Ей хотелось снова что-то ответить, но она решила не делать этого и просто улыбнулась.

– Она занимает у тебя половину лица.

– Но ведь это ужасно, если так! – воскликнула она. – Как у паяца!

– Это прекрасно, – заверил он ее.

– Совсем нет! Саймон, вы имеете слабое представление о канонах женской красоты.

– К черту все каноны!

– Ох, Саймон, – вздохнула она, – вы настоящий дикарь.

– Я дикарь?

Его губы сделались настойчивее. Ей с превеликим трудом удалось промычать утвердительный ответ.

– Слово, которым ты меня назвала, – сказал он с наигранным негодованием, – почти такое же плохое, как «импотент».

– Я не хотела вас обидеть. Простите, ради бога.

– Ты тут ни при чем. Это твоя достойная матушка поселила в твоей голове такие подозрения. Я готов убить ее за это!

– Бедная мама, – со смехом проговорила Дафна.

Саймон так крепко прижал жену к себе, что она изогнулась и ощутила, как он прикоснулся к ее животу и лону, вызвав какие-то непонятные ощущения.

– Полагаю, мне остается лишь одно, – услышала она шепот губ, прижатых к ее уху, – доказать на деле мои возможности.

Он осторожно поднял ее и положил на постель. Дафна не видела ничего, кроме его настойчивых светлых глаз. Весь остальной мир будто перестал существовать. Не было стен, потолка – ничего.

Саймон склонился над ней и снова коснулся губами ее губ. На сей раз поцелуй был требовательным и властным. Его язык проник к ней в рот и вел себя как хозяин. Затем Саймон опустился на постель рядом с ней, продолжая прижимать к себе жену, и на этот раз она явно ощутила возбуждение внизу его живота.

– Сегодня ты станешь моей, – хрипло прошептал Саймон и лег на нее.

Ее дыхание участилось, оно казалось ей громким, как удары набата, его звуки заполняли всю комнату. Она не чувствовала сейчас тяжести большого мускулистого тела мужа, из-под которого не могла бы уже вырваться, даже если бы захотела. Это было то, о чем она мечтала, что пыталась представить себе с той минуты, когда тем утром в Риджентс-парке он сказал, что женится на ней, но никогда не думала, не могла подумать, что это так волнующе и захватывающе…

Как ни странно, ей нравилось чувство собственного бессилия. Он мог сейчас делать с ней все, что пожелает, и она была готова разрешить ему это.

С его губ сорвалось «Д-даф…», и она с некоторым удовлетворением осознала вдруг, что тоже имеет над ним власть: он так неудержимо желает ее, что почти потерял дар речи, с трудом выговаривает ее имя.

И, обретя эту уверенность, она внезапно ощутила: ее тело само знает, что нужно делать, как себя вести. Когда он приподнял ей юбки, она широко раздвинула ноги и обвила ими Саймона.

– О господи, Дафна, – выдохнул он, слегка приподнимаясь на локтях, – я не могу больше терпеть…

– И не надо, – сказала она, не вполне понимая, о чем они говорят.

– Мы слишком торопимся. – В его глазах промелькнула ирония. – Но в таком случае нам следует подумать о нашей одежде.

– Одежде? А что с ней?

– Она нам мешает. Надо как можно скорее избавиться от нее.

С этими словами он встал с постели и поднял с нее Дафну, которая вначале едва не захлебнулась от возмущения: ей показалось, он решил подшутить над ней в такой неподходящий момент.

У нее ослабели ноги, она чуть не потеряла равновесия, но он успел ее подхватить. Затем его руки стали ласкать ее обнаженные ягодицы, и он спросил:

– Как лучше снять с тебя платье: через голову или спустить к ногам?

Он с такой естественностью задал вопрос, что она собралась ответить, но вовремя спохватилась.

Сначала ее обидела его шутливость в такие минуты, но она тут же сообразила, что он делает это намеренно – чтобы снять излишнее напряжение, и главным образом с нее.

Заданный самому себе вопрос он быстро разрешил в пользу второго варианта, и вскоре одежда лежала у ее ног. Теперь она была обнажена, если не считать короткой шелковой сорочки, сквозь которую просвечивало тело и темнели затвердевшие соски.

Сквозь ткань он гладил ее груди, и эта двойная ласка – упругого шелка и его рук – кружила ей голову, жарким туманом застилая глаза.

– Боже, как давно я мечтал об этом, – сказал он.

– Что же вам мешало? – нашла она силы ответить.

– Не что, а кто. Мой лучший друг Энтони, твой брат.

Еще усилие, и она даже смогла улыбнуться и сказать.

– Какой вы гадкий! Зачем вы так долго его мучили?