Герцог и я

– Угроза смерти его не напугает: он, к счастью, еще не знает, что это такое, – философски заметила мать. – Лучше сказать, что в наказание я продам его лошадь.

– Он никогда этому не поверит, мама, зная твое доброе сердце.

Леди Бриджертон развела руками:

– Выходит, мы вообще беспомощны перед ним.

– Боюсь, что так.

– Дети – сплошное беспокойство, – заключила Вайолет.

Дафна улыбнулась. Она хорошо знала, как ее мать обожает это беспокойство.

Леди Бриджертон откашлялась, прежде чем произнести чрезвычайно значительную, с ее точки зрения, фразу:

– Полагаю, дочь моя, Гастингс был бы для тебя отличной партией.

– Только полагаешь, мама? Я уверена, что вообще любой герцог отличная партия, даже если у него две головы и он брызжет слюной при разговоре. Из обоих ртов.

Мать не могла не улыбнуться.

– Ох и острый у тебя язычок, дорогая! Но должна признаться, что вовсе не намерена выдать тебя за кого угодно. И если я знакомила тебя со многими мужчинами, то лишь для того, чтобы пополнить число твоих поклонников. Моя заветная мечта, – вздохнула Вайолет, – видеть тебя в браке такой же счастливой, какой была я с вашим отцом.

С этими словами она удалилась, оставив Дафну наедине с собственными мыслями. А думала девушка вот о чем: составленный Гастингсом и одобренный ею план не так уж хорош, если рассматривать его серьезно. И в первую очередь пострадает от него ее мать – когда поймет в конце концов, что они только играли в любовь и в грядущий брак. Саймон благородно предложил Дафне исполнить в конце роль зачинщицы их разрыва, а себе оставлял амплуа отвергнутого жениха, однако ей начинало казаться, что, пожалуй, лучше было бы наоборот – чтобы она, как это ни печально и даже постыдно, оказалась жертвой его легкомыслия и обмана. Тогда по крайней мере мать не сможет обрушиться на нее со слезами и упреками, ей останется только жалеть несчастную дочь и сокрушаться, как та могла упустить свой шанс.

И на этот раз, подумала с усмешкой Дафна, мать была бы совершенно права.

Никогда еще Саймон не разделял трапезу с таким количеством взрослых и детей из одной семьи, весьма дружной и шумной. Дружелюбную атмосферу не смогла нарушить даже горошина, перелетевшая почти над головой леди Бриджертон с одного края стола на другой и нацеленная шалуном Грегори в младшую сестру. Бросок был неточным: Гиацинта даже не поняла, что на нее совершалось покушение. Дафна вовремя прикрыла салфеткой рот, чтобы громко не рассмеяться, а виновник всего этого умело изобразил на лице ангельскую невинность и полную непричастность к полету зернышка семейства бобовых.

Саймон мало говорил во время обеда, предпочитая слушать других и время от времени отвечать на обращенные к нему вопросы. Их задавали все присутствующие за исключением двоих сидевших, к его облегчению, за другим концом стола. Впрочем, и оттуда они умудрялись бросать на него… нет, не горошины, но весьма неодобрительные взгляды. Это были Энтони и Бенедикт.

Самая непосредственная из всех десятилетняя Гиацинта долго испытующе смотрела на герцога, и наконец, спросила напрямик:

– Вы всегда говорите так мало?

Миссис Бриджертон чуть не поперхнулась вином, и девочке ответила Дафна.

– Наш гость, – пояснила она, – намного вежливее некоторых из нас, кто ни на минуту не закрывает рта и перебивает друг друга. Как будто боится, что больше ему никогда не придется шевелить языком.

Грегори понял эти слова буквально и тут же, высунув язык, начал крутить им, но миссис Бриджертон строго посоветовала сорванцу использовать этот орган для того, чтобы побыстрее расправиться со своей порцией.

Вспомнив слышанное где-то, что дети любят (или должны) брать пример со взрослых, Саймон быстро опорожнил тарелку и, выразительно взглянув на Грегори, попросил добавки, чем заслужил благодарный взгляд хозяйки, которая не преминула попенять мальчику:

– Видишь, какой отменный аппетит у герцога?

Двойной нажим подействовал: Грегори спрятал язык и поспешил доесть то, что у него было.

– Энтони, – спросила одна из девочек (Саймон не был твердо уверен, кто – Гиацинта или Франческа), – отчего ты такой злой сегодня?

– Вовсе не злой, – огрызнулся он. – Не выдумывай.

Саймон мысленно поблагодарил девочку: ему было неуютно под тяжелым взглядом Энтони, и он начинал жалеть, что пришел сегодня и что вообще затеял весь этот спектакль, который поначалу казался забавной и, в общем, довольно невинной игрой.

– Нет, злой, – настаивала на своем Гиацинта (или Франческа, а может, вообще Элоиза), снова обращаясь к Энтони.

– Хорошо, – ответил он. – Не стану возражать. Ты права. Я сегодня зол.

– А на кого? – спросила одна из трех сестер.

– На весь свет!

– На белый или на высший? – поинтересовалась Дафна, и Саймон далеко не в первый раз оценил ее остроумие.

Энтони промолчал, а миссис Бриджертон проговорила с очаровательной улыбкой:

– Хочу признаться, что сегодняшний вечер – один из самых приятных для меня в этом году. – Она взглянула на Грегори. – Даже то, что некоторые позволяли себе швыряться горошинами, не смогло его испортить.

– Ты видела? – пробормотал мальчик. – Я думал…