– Вы ошибаетесь, господин бывший рейхсканцлер, – жестко усмехнувшись в усы, ответил советский вождь, – Новая Империя и Советский Союз – это одно нераздельное целое. А скоро неотъемлемой частью этого целого станет и ваша Германия. Те люди, которые подхватили власть, выпавшую из ваших рук, уже готовятся послать к нам делегацию для переговоров о мире и присоединении. Ваше пленение ускорило завершение этой войны и уменьшило число ее жертв, причем сразу с обеих сторон.
– В нашей Империи, – сказала Ватила Бе, – не бывает рабов. Любой разумный, вне зависимости от пола, расы, нации или кланового происхождения, если он может приносить пользу и разделять часть общей ноши, способен занять в структуре общества положение, достойное своих заслуг. Нет у нас ни эллина, ни иудея, ни арийца или славянина, а есть верные и неверные, полезные и ненужные, талантливые и посредственности. И каждому найдется свое достойное место. Но вас это уже не касается, потому что место таким как вы только на свалке истории. А вот народ дейчей, который вы собирались утащить вместе с собой в могилу, еще даст нашей Империи множество упорных бойцов, способных командующих и талантливых инженеров.
Услышав эти слова, Гитлер снова завыл, забился в истерике, не в силах перенести такого унижения от своих главных врагов. Ведь он желал величия и мирового господства исключительно германской нации, и та роль, которая для немцев была определена в Империи, казалась ему ужасной. Он думал, что арийская нация будет главенствовать, а ей предназначили быть равной среди равных…
Добил же его маршал Шапошников.
– С вами, нацистскими ублюдками, – сказал Начальник Генерального Штаба РККА, – возжелавшими наших лесов, полей и скрытых в недрах богатств, мы бы вполне смогли справиться и самостоятельно. Победы вам было не видать ни в каком случае. Товарищ Сталин прав: не такой мы народ, чтобы пасовать перед вражеским нашествием. Просто для этого потребовалось бы значительно больше времени и жертв, принесенных на алтарь Победы. Но это не значит, что мы не благодарны товарищам из Империи, которые пришли и встали с нами в один строй. Мы им очень благодарны и даже, более того, как говорил Киплинг, теперь мы с ними одной крови. После перенесенных вместе испытаний все мы одинаково советские, и все мы имперцы. По-другому никак…
Пока маршал Шапошников говорил, Сталин отметил, что за время более чем двухмесячного пребывания на борту космического крейсера Борис Михайлович стал каким-то другим. И дело тут даже не в разгладившихся морщинах и выпрямившейся спине, скинувшей часть из груза лет. За это время в нем что-то неуловимо изменилось, будто из-под оболочки маршала Советского Союза снова проступил молодцеватый полковник императорского Генерального штаба, чем-то похожий на каперанга Малинина. Вот поставь их рядом – и окажется, что они почти близнецы-братья. В какой-то мере этого следовало ожидать: пришельцы из Империи делают ставку на компетентность, и один из самых компетентных военспецов Красной Армии вписался в их среду на все сто процентов. Никакой угрозы в этом вождь не видел. Когда-то в далекой юности он пошел в революцию для того, чтобы добиваться установления справедливости. И если посмотреть непредвзятым взглядом, Империя, которую стремились воспроизвести на Земле пришельцы, была, быть может, самым справедливым государственным образованием из всех возможных. А внешний лоск при этом тоже был в порядке вещей, ведь он достигался не за счет нищеты угнетенных классов, а за счет ювелирного баланса прав и ответственности… Как сказала ему как-то главный инженер крейсера серая эйджел Ауле Ра: «Любая правильно сконструированная машина должна быть красивой в силу своей целесообразности; не все красивые машины сконструированы правильно, но все правильные – красивы…» Государственно-политических образований это правило касается даже в большей степени, чем космических истребителей и наземных лимузинов.
И напоследок вождь смерил оценивающим взглядом притихшего Гитлера. Мелкий помятый человечишка – и не скажешь, что величайший злодей, задумавший уничтожение миллионов людей, – поникший в результате осознания окончательности своего поражения и весь какой-то увядший. Он уже ничего не хочет и даже не рвется с привязи, потому что пар вышел в свисток и осталась пустая оболочка… можно сказать, живой мертвец, впавший в апатию. Посмотришь на такого – и хочется пойти вымыть руки с мылом.