Генералы шального азарта

Митя ничуть не изменился. Он так же сидел за своим столиком и крутил скорлупки со спрятанным в одной из них (правда, не всегда) шариком, был бородат и дюже похмелен, и у него по-прежнему не было одной ноги. Оно и понятно, ноги ведь не отрастают…

– Здорово, – протянул ему руку Ленчик.

– Здоровее видали, – ответил Митя, но руки не пожал. – Ну что, как живется-можется? – Он критически посмотрел на одеяние Ленчика. – По прикиду видать: не подфартило тебе с новыми друзьями?

Ленчик уклончиво повел головой в сторону.

– Чё пришел-то?

– Да так, по старой памяти, – ответил Ленчик.

– А чё вдруг?

Ленчик промолчал.

– Три года носу не казал. А тут вдруг: нате вам, пожалуйста, собственной персоной… Чё, поприжало? Кончились новые друзья-товарищи? Или кинули на гвозди? А ведь я тебе говорил: от добра добра не ищут. Потому как гиблое это дело, старых друзей забывать.

– Я не забывал, – неуверенно встрял Ленчик. – Объяснил же все тогда…

– Объясни-ил он, – проворчал Митя. – Ничего ты не объяснил. Просто поставил нас в известность, что, мол, все, ухожу. Не посоветовался, не рассказал, к кому, зачем? Чем тебе с нами-то, – колченогий посмотрел на хмурящегося Бабая, – было худо?

– Да не было мне с вами худо, просто…

– Да нет, брат, не просто, – перебил Ленчика Митя. – Обидел ты нас тогда. Крепко обидел!

– Ну, простите, – еле слышно произнес Ленчик.

– Чево? – приставил рупором ладонь к уху Митя.

– Простите, говорю, – громче повторил Ленчик.

Митя поерзал на своем стуле. Очевидно, речь, что он сейчас произносил, заготовлена у него была заранее. Ждал, видно, Митя Выборгский возвращения Ленчика…

– Что, может, обратно попроситься желаешь? За тем и пришел?

– Нет… То есть да… – непонятно пробубнил Ленчик.

– Так «нет» или «да»?

– А если и проситься? Что, не возьмешь?

– Ну, так мы еще подумаем, взять ли тебя обратно. Тут есть один… Не такой хваткий, как ты был, но работает на совесть.

– Мне бы подзаработать малость…

– Малость?

– Ну да. Это возможно? – с надеждой посмотрел Ленчик на Митю.

– А пошто малость, а не снова, как раньше? – поднял на Ленчика глаза колченогий Митя.

– Ну, чтобы на первое время… – неуверенно ответил Ленчик.

– Значит, не хочешь возвращаться? – нахмурил брови Митя.

– Не могу, – немного подумав, ответил Ленчик.

Митя замолчал: что там происходило в его душе, одному Вседержителю и ведомо. Только, подумав, Митя Выборгский ответил:

– Ладно. Приходи через пару часов. Публика кое-какая будет. Навыков-то не потерял?

– Не-е, – улыбнулся Ленчик. – Так я пойду покуда?

– Ступай, – не очень весело ответил Митя.

Ленчик повернулся и пошел. Затем остановился и, обернувшись, громко произнес:

– Спаси тя Бог, Митя.

На что колченогий катала промолчал.

* * *

Суконная слобода в Казани – это вам не дворянские Большая Лядская, Пушкина, Гоголя, Воскресенская и Покровская улицы с их брусчатыми мостовыми, дорогими аптеками, модными магазинами с большими витринами и повсеместным французским. Не Старо-Татарская слобода с ее патриархальным укладом. И даже не Собачий переулок с двухэтажными и одноэтажными деревянными домиками, утопающими в яблочно-вишневых садах с яркими куртинами пионов и георгин.

Суконка, как именуют слободу еще с петровских времен, это сугубо промышленный район с рабочими казармами, кабаками, «веселыми» домами с мамзельками, принимающими по выходным дням до двух десятков мужиков, жаждущих хоть какой-нибудь ласки, уркаганами, промышляющими по ночам, каждодневными драками – и, конечно, суконной мануфактурой. Или фабрикой, как стали ее именовать десятка полтора лет назад.

День в слободе начинается по фабричному гудку – протяжному, слышимому звучнее церковных колоколов, когда они бьют к заутрене или обедне. А оканчивается с наступлением темноты. В каковое время постороннему человеку лучше сюда не соваться. Ибо здесь – особое государство. Автономия, так сказать. От Кремля с его губернаторским дворцом и Благовещенским собором, от дворянских улиц с вылизанными дворниками мостовыми, от купеческих Московской, Успенской и Проломной улиц, от Караваевки, а в общем – от всего остального города. Вырасти здесь и уцелеть – значит, быть своим. Ленчик родился здесь и уцелел. Сюда-то он и направил свои стопы, чтобы заполнить два часа, о которых ему говорил колченогий Митя.

Слобода встретила его шумом из кабаков и «веселых» домов. Несмотря на еще утреннее время, народ гулял крепко. Впрочем, на Суконке гуляли и днем, и вечером, и ночью…

Со святыми упокой, да упокой.
Человек я был такой, да такой.
Любил выпить, закусить, закусить,
Да другую попросить, попросить…

И еще народ играл. Праздный народ, конечно, никчемный. В «горку», «девятку» или кости. Опять-таки утром, днем, вечером и ночью.