Генерал-предатель

Солдаты приближались с обеих сторон, придя в замешательство, когда их сапоги зашлепали по расширяющемуся озеру жидкого топлива, текущего по дороге. Поспешно они перестали стрелять и начали отступать.

Они все видели человека. Большого волосатого человека, стоящего около топливозаправщика с работающим насосом, со шлангом в одной руке и сигаретой в другой. Он заблестел с головы до ног, когда тоже окатил себя топливом.

— Вот оно, — ухмыльнулся Бростин. — Догадайтесь, что готовится.

Он сделал последнюю, длинную затяжку, выдохнул, и затем бросил окурок.

Окурок дважды крутанулся в воздухе.

А затем двести метров дороги превратились в огненную стену.

XIII

Поднявшись, оглушенные, Макколл и Маквеннер с трудом пробирались сквозь высокую траву, уходя от дороги, жар от огня чувствовался на спинах. Участки поля вокруг них пылали, искры и горящий шлак сыпались с неба. Оглянувшись назад, когда отважились, прикрывая глаза от яркого света, они увидели разрушенный участок дороги. Ад, в котором можно было увидеть лишь смутные очертания уничтоженных машин. Взрыв был таким мощным, что образовал в воздухе закрученный пончик из пламени, который поднялся в небо и, даже сейчас, становился все шире и шире.

На дороге они видели, что линия пикета распалась, когда люди ринулись помочь своим товарищам, а затем были отбиты назад неумолимым жаром.

— Святой Трон, — пробормотал Макколл.

— Идем к мельнице, — сказал Маквеннер. Его голос был беспристрастным. Казалось, что ничто не может взволновать мужественного разведчика, даже зрелище такого масштаба.

Затем он помедлил. Наконец что-то прорвалось через его сдержанность и вытащило наружу отклик.

— Фес меня...— сказал он.

Макколл присмотрелся. Фигура, прокладывающая дорогу в огне, пошатываясь брела сквозь траву ниже дороги. Она упала, и покаталась по земле, пытаясь потушить свою горящую одежду. Затем она снова поднялась и захромала к ним.

Это был Бростин. Его одежда выгорела, его волосы и брови сгорели, его кожа почернела и покрылась волдырями.

Но он был жив. И улыбался.

Они поспешили вниз по склону к нему.

— Я в порядке, — сказал он, его голос охрип.

— Какого феса... какого феса ты не умер? — спросил его Макколл.

Бростин поколебался перед ответом. Там был бочонок геля, в задней части заправщика, замедляющий химическую реакцию в случае разлива топлива. Точно такой же, каким пользовался Бростин в свое время в пожарной службе на Танит Магна. Он окатил себя им как раз перед тем, как провернуть фокус с сигаретой. Это бы не помогло ему не загореться, только не в таком аду, но это защитило бы его на достаточно долгое время, чтобы выбраться. Бростин подумывал объяснить это Макколлу и Маквеннеру, но осознал, что, впервые, показал свои навыки и секреты, которые впечатлили невпечатлительных разведчиков. Он не захотел тратить этот момент превосходства на обычное объяснение.

Он сказал: — Я знаю огонь. Воевал с ним годами. Он не посмеет навредить мне, не после всего того, через что мы с ним прошли.

Разведчики смотрели на него, подозревая, что их одурачили, но не нашли, что ответить.

Бростин вскарабкался по склону.

— Идем, — сказал он. — Мы не можем ждать весь день.

— Спасибо вам, сэр, — сказал Ландерсон. Гаунт повернулся к нему. — За что?

— За Лефивра. Вы могли его оставить. По праву, вы могли его убить. Он едва все не испортил.

— Он был напуган. Не могу его за это винить.

— Мы все напуганы, — сказал Ландерсон. — Мы все переживаем. Нервы Лефивра изношены, и он обуза...

Гаунт поднял руку. — Слушай, Ландерсон. Ты и Лефивр, и другие члены ячейки рисковали всем, чтобы помочь моей команде. Я не могу отплатить тебе так, как ты этого хочешь от меня. Я не могу спасти твой мир. Но я чертовски постараюсь спасти любого из вас, если это будет в моих силах. Если мы не будем присматривать друг за другом, то можем уже сейчас прекратить это все.

— Вы совсем не такой, каким я вас представлял, — сказал Ландерсон.

— Я знаю.

— Нет, я имею ввиду... вы комиссар Гвардии. Я слышал истории. Истории о жестокости. Беспощадности. Железном правиле и решительном наказании.

— Я – все эти вещи, — сказал Гаунт. — Когда мне нужно быть ими. Но у меня тоже есть душа. Я служу возлюбленному Императору, и я служу человечеству. Я верю, что эта служба распространяется на слабых и напуганных. Если бы я казнил твоего друга или бросил бы его умирать, каким бы слугой человечества это бы меня сделало?

Умение завернуть воодушевляющую фразу хорошо служило Гаунту всю его карьеру. Ключевая часть работы любого комиссара заключалась в том, чтобы вселять уверенность и ободрять, чтобы человек забыл о лишениях, которые испытывает, или ужасах, с которыми сталкивается. Он был хорош в этом. Прямо сейчас, с некоторым отвращением, он понял, что играет на этом умении, говоря то, что Ландерсон хочет услышать. Правда была в том, что он не хотел оставлять тело Лефивра позади, как и любую другую улику, которой архивраг мог воспользоваться. Если он собирался вытащить Лефивра, то было бы лучше, чтобы он был живой.