После такого всплеска риторики мы, естественно, прекратили всякое общение. О надутый дурак… До сих пор не могу себе того простить! Я-то что: сделался ущербен, однако жить мог. Резекция сердца, усыхание души… не смертельно, однако. Он вот… она расстриглась, сказав, что осознала, наконец, свою истинную природу. Для мужского монастыря, в коем пребывала в мирное время, после того не годилась, но в армии ее оставили. Классный хирург, как же!
Вскоре ее убили. Я по видимости легко пережил это: выжженное поле быстро зарастает травой. Тому, кто привычно отбрасывает от себя мелочи и суеты, прелестные побрякушки жизни, куда легче иных прочих совладать и с тем, что проникло вглубь.
— Но вот сейчас все мои любимые мимолетности — и не одни они — вдруг ко мне вернулись! — внезапно заключил Мариана куда более веселым и возвышенным тоном, что знаменовало собой выход из взятой им на себя трагической роли. — Ведь, похоже, одними вечными истинами и в раю не прокормишься. Вообще-то и в земной юдоли так: когда ты ставишь вещи на их законное и весьма скромное место, они к тебе так и льнут, будто ручные. Тем более здесь, в моей башне, где совсем иное пространство-время, чем вокруг.
Он еще раз обвел глазами свой солнечный мирок, любовно останавливаясь то на книге с особенно причудливой обложкой, то на цветке чайной лилии размахом в тарелку, окруженном еще тремя бутонами, то на паре изумрудных попугаев-неразлучников с алыми головками, что миловались и целовались без перерыва и остановки, и заключил осмотр видом молодой людской четы, как бы изваянной из темного живого золота.
— А теперь, когда мы встретились и еще друг другу не наскучили, самое время прощаться, — внезапно заключил он. — Поднадоело мне, знаете, сидеть тут, ждать гостей и в качестве хобби копошиться среди камней и плит. Завлекайте народ сами. Зоосад мой необременителен, растения процветают сами, а семьей обрастете — пристроите к башне крылья. Я же пошел странствовать.
— Вот, сорвались. Как же вы без крыши будете? — обеспокоился Влад.
— Я не нуждаюсь в утешении — у сердца моего есть дом, — торжественно процитировал Мариана.
— Так Бог вас простил? — спросила Марфа. — И нас?
— Знаете, он, по-моему, куда больше любит прощать грешников, чем награждать праведников, и обеспечивает себе это удовольствие полной мерой и на всю катушку, — ответил Мариана и заговорщицки подмигнул. Затем взял свой старый посох и плащ, кивнул Белле и вышел за порог в расступившуюся перед ним ночь.
— Ну, молодожены, — сказала им красавица Аруана, — отыграли свое, так садитесь за стол. Тут между вами как раз выемка, наверное, чтобы не целовались и не обнимались слишком ревностно. Если соблюдать порядок, это местечко надо бы приберечь для блудодейственного попа — но он ведь дважды отметился: в свою очередь и не по порядку своего знака, — вот пусть и садится ниже, чем в разрядной книге.
— А дамочка-то не больно словоохотлива, — съязвил Василий, с ухмылкой поглядывая на Марфу, — но ничего, зачтем ей мужнино устное творчество. Муж да жена — одна… в смысле одно целое; и никому еще не доводилось так полно осуществить это единение, кроме сиамских близнецов из Таиланда.
Бог и человек подобны двум зеркалам, поставленным друг против друга и создающим бесконечную анфиладу изображений. Лабиринт, в котором теряешься, не зная, к добру это или худу.
Человек не знает, что он есть и есть ли он вообще.
Для подтверждения своего существования он нуждается в Боге.
Из-за того, что человек имеет превратное представление о себе самом, он вынужден смотреться в Бога; но сможет ли даже Бог пробиться навстречу сквозь ту ложь о Нем, которой, как амальгамой, покрыл Его несведущий о себе? Что может Бог в пределах того мира, что заботливо выстроил человек вокруг своей персоны, лишь бы Его не увидеть?
Отражение возомнило о себе, что оригинал во всем подобен ему, а если и нет — то просто его восполняет или величит.
Человек, в поисках то ли Бога, то ли правды о самом себе, смотрится в зеркало. Зеркало смотрится в человека. Зеркало Бога смотрится в самого Бога. Какое в бесконечной череде отображений истинно? Какое основание предпочесть одно — всем остальным?
Зеркальная гладь непроницаема, и даже если ее разобьешь, проникнуть по ту сторону не удастся. Это похоже на то, как если бы «я» человека, мнение его о себе, стало между ним и Богом.
Как не заблудиться в лабиринте? Но как раз это неизменно и происходит.
Как не потерять себя в бесконечных повторах одного и того же лица? Но этого стоит скорее жаждать, чем избегать. Что смысла в том, чтобы предпочесть одну ложь всем другим?
Потому что когда две реальности, прямая и отраженная, так плотно закольцованы друг на друге, из-под сознания и самосознания — самого-себя-осознавания выбивается подпорка, и файл зависает.
И если бы еще человек умел распознавать своего двойника!
И если бы человек знал, что именно он есть — и есть он вообще!
И что именно он принимает за себя!