Геи и гейши

Мариана пригнулся и заглянул внутрь. Человек лежал не очень глубоко, видимо, заполз в пещеру из последних сил. Был он страшно оборван и и окровавлен, но особенно бросались в глаза мелкие шрамы, которые крест-накрест полосовали его лицо, будто после автокатастрофы, обрушившей на него переднее стекло. От всего этого создавалось впечатление, что весь он разбит на мелкие осколки и сложен произвольно, как мозаика в трубке калейдоскопа.

— Эк его, — горестно вздохнул Мариана. — И кто тебе, молодец, устроил такую знатную дефенестрацию? И из какого такого окна? А ведь как змея туда заполз, ни Белле, ни мне, похоже, не вытащить.

Оказалось, что куда легче и надежнее будет не вытаскивать, а втащить еще глубже. Случайно ли раненый забрался сюда или намеренно, по-прежнему оставалось неясным, но узкая дыра в склоне обернулась преддверием целого комплекса катакомб: в одной из пещер была даже широкая ступень, подобие ложа, вырубленного в стене, по противоположной плоскости, как шелковые волосы, струился небольшой водопад.

— Кровать и вода, — с удовольствием отметил Мариана. — Вот если бы еще питание тут самозарождалось, так вполне стало бы уютно. Хотя не будем привередничать.

Разумеется, пищу добывала им всем собака, и для этого ей приходилось целыми днями рыскать по окрестностям, пока монах целил переломы, отмачивал гематомы и бинтовал раны, буквально рассекшие могучее тело незнакомца на куски. Охотилась Белла по большей части на корни и ягоды, но умереть с голоду не позволяла. Самой ей было, по всей видимости, не до вегетарианства, но ведь не носить же хозяину сырых мышей!

Раненый ел, пил, стонал во сне и справлял естественные надобности как лунатик, но в себя не приходил. Когда монах сумел кое-как отмыть засохшую струпьями кровь и заживить кожу, стало видно, что руки у него удивительно красивой лепки — белые, с тонкими пальцами. Глаза оставались еще бессмысленными, цвета было не разобрать, однако их разрез, чуть удлиненный и раскосый, придавал облику незнакомца нечто знойно-романтическое, а бритый череп типичного долихоцефала со следами скудной растительности — сходство с инопланетянином или японскими божками «догу», в которых увидел пришельцев некий русский фантаст.

Однажды восточный пациент вроде бы очнулся и заговорил — голос у него оказался приятный, хотя отстраненный.

— Удивительно, — сказал он. — Последнее, что я помню в той яви, был расстрельный ров, куда я должен был упасть после залпа, а во сне, который пришел позже, я уже твердо знал, что умираю, как всегда хотел: не в постели, с нотариусом по одну ее сторону и врачом по другую, а в диком ущелье, сплошь затянутом зеленью.

— Умираешь, — хмыкнул Мариана. — Как же, так я тебе и дал — после тех усилий, что я на тебя затратил, и тех биологически ценных калорий, витаминов и микроэлементов, которые в тебя успел запихнуть. Выпей вот!

И он поднес к губам раненого очередную плошку с полужидкой бурдой, пахнущей едко и вкусно, которую тот проглотил залпом.

Так прошло около месяца. Мариана обустроился, как всегда умел; правду он говорил, что все вещи к нему льнут. Первым делом, разумеется, он кое-как налепил из глины горшков, мисок и мисочек для всяких нужд и обжег на костре; но потом открыл целое гончарное производство. Из обломков ветвей настрогал ложек своим карманным тесаком — сам он умел обойтись и пригоршней, но ведь не его же подопечный! Из травы сплел циновки, самую толстую — под больного; из прутьев — корзину, которую вручал Белле перед каждым ее походом: она приловчилась брать пастью ягоду и колотить орехи, ритмично ударяя боком или хвостом по стволу лещины. Глина оказалась отменного качества, и тогда Мариана постепенно обмазал ею все, что было угловато или пропускало воду, и обжег поверхность полов и стен вениками из ароматных веток.

Шрамы тем временем заживали на удивление быстро и не оставляя следа, будто фантом какой-то. Однако странности в поведении найденыша не думали отменяться: он как бы не замечал того, что происходит вокруг, не включался или, может быть, реагировал со сдвигом по фазе — как тогда, когда видел перед собой свое смертное ложе, давно будучи в безопасности и полном отдалении от него.

Однажды Мариана увидел, что он поднялся и передвигается по жилой пещере — не как зрячий, но и не как слепой и вовсе не как тот, у кого от долгого лежания атрофировались мышцы. Движения его были исполнены силы и какой-то львиной грации, но картина, что угадывалась из их сочетания, не совпадала с видимым Марианой миром: как из искуснейшего миманса, из этих жестов, то резких, то вкрадчивых, складывалась реальность любовной ласки и кровопролитных битв, учения и труда, странствий и покоя. Впрочем, поскольку визионер не задевал за углы и выступы своей кельи и даже верно угадывал положение какой-нибудь мелочи, создавалось впечатление связи двух реальностей в нескольких по видимости ничтожных точках.