Где-то я это все… когда-то видел

Бородатый «Дед»-павиан снова затянул под гитару что-то мучительно тоскливое. Страдая, наверное, о несбыточности мечт в отношении последних оставшихся на Земле чистых девушек.

«А не пора ли нам надкусить волшебное яблочко?» — подумал я и направился в сторону наших палаток.

Глава 20

Такие дела, брат…

…нет, не любовь, уважаемые Чиж и Компания. Гораздо хуже…

Я сидел в тени палатки со стороны леса и вертел в руках черный матовый цилиндрик футляра от фотопленки. Вернее — с фотопленкой, потому что пластиковый пенёк катушки торчал в нужном месте. И проворачивался туговато. Пленка там, и что-то мне подсказывает, что она не проявлена, как бы ни хотелось мне сковырнуть крышечку.

Вот такие дела, брат…

Все было до такой степени очевидно, что даже в мыслях я не торопился это озвучивать. Просто тупо разглядывал горошины пенопласта под ногами, шевелил ногой желтые обломки картонного «яблочка», вертел между пальцев кассету, и гонял одну и ту же фразу в голове, как шарик от пинг-понга от одной стенки черепной коробки к другой: «Такие дела…Вот, такие вот…дела…».

Закладка. Это типовая шпионская закладка.

Ну, не любовная же переписка, в конце концов! Одно «яблочко» взяла. Пустое. Другое положила. Полное. Поправила натюрморт. Щелкнула по носу бронзовое чучело. «Ваше задание выполнено, господин вражеский агент!». «Не извольте беспокоиться, мистер Вражья морда!». «Как вам будет угодно, мсье Закордонная Жаба».

Ну, правильно! А «закордонная жаба» как раз и была, скорей всего, в том иностранном пногопузье, гребущем из соседнего павильона Ханского Дворца. Все так. Все сходится.

Что ж так противно-то?

Я вдруг почувствовал, что у меня глаза на мокром месте. Чего это я? По всей видимости, детский организм, таким образом, заученно реагирует на глубокое чувство обиды и разочарования в симпатичном, не далее как пять минут назад, человеке.

Сопляк малолетний. А ну, прибрал слюни! Насмотришься еще в жизни и на предательство, и на подлость, и на всякую любую другую гадость. Разнежился здесь под реющими знаменами недоразвитого социализма.

Но, какова!

Я поймал себя на мысли, что избегаю даже про себя называть этого человека «Галиной Анатольевной». «Галина Анатольевна» — это ямочки на щеках, крепкие ножки и заливистый хохот. Это — гуд! А «этот человек» — плохой! Вери, вери плохой! Фу! Ка-ка!

Я усмехнулся про себя. Пока взрослая часть сознания находится в опупении, ребенок со своими измерительными линейками уверенно захватил мозги. Надо же, нежности какие. Ну, пусть будет не «Галина Анатольевна», а, скажем, «Курьер». Хотя, нет. Так я называл усопшего в бозе Румына. «Почтальон»?

Блин, да какая разница! О чем ты вообще думаешь?

Я вскочил на ноги. Где тут телефон в этом лесу?

«Ага! — ехидно шепнули в мозгах, — а мобилу на пузе не хочешь?»

Станция? Поселок? Может там милицейский опорник есть? Или участковый…

— Я тебе сейчас кину! Ах так? На! На! Ха-ха-ха-ха! Ты чего на карачках-то?…

— Рустам, а так можешь? Ых-ых-ых… Ай! Да я сам!

— Оксанка! А где Галина Анатольевна? А куда?

«Наши возвращаются, — понял я, — с хипповского саунд-камер-холла. А где действительно…гм…Галина Анатольевна?»

Я спешно стал запихивать ногой обломки яблочного муляжа за поддон палатки. Она же меня ищет! На откосе этом, как его — на Залысине!

Откинув брезентовый полог, я выглянул наружу. В лагере с приходом ребятни стало живо, шумно и весело. Уютно. Но это был уже не мой уют. Это не для меня. Меня уже обокрали. Какие-то паршивые гады испортили мне весь праздник. Как слепого кутенка — грубо оторвали от маминой титьки и со всего размаху окунули в ушат с холодной водой.

— Витёк! Зря не пошел!

— Ага! Там хиппарь один чуть костер головой не забодал!

— Ха-ха-ха-ха! Ой! Ты опять?

— Родион! Кончай в Ленку кидаться…

Идиллия. Знали бы вы…

…да не надо вам знать, что творится у вас под носом. Не ваше это. Моё.

Я зашагал в сторону железки.

— Витёк! Ты куда?

Я не оглядываясь, отмахнулся…

* * *

Черт ее знает, где эта "Залысина".

Рассказывали, что она одно время осыпями почти достала до железнодорожных путей и ее подперли каменным забором. Здесь где-то, на отрезке от станции до моста над Камышловским оврагом. Говорят — недалеко, ближе к станции, потому что до моста добрых три километра.

Уже вечерело. Сумерки пока не наступили, но вечерняя прохлада уже чувствовалась.

И чего я скажу Галине? Я почесал затылок. Говорить-то нечего. Не разоблачать же. Здесь, один на один, в полевых условиях. Потом сообразил, что мне "с психу" нужно было просто прогуляться, "пробздеться", так сказать. Еще раз погонять мысли по гудящей голове.

Ничего я ей не скажу! Пускай думает, что, мол, обеспокоился и пошел искать. Не мой калибр — колоть, крутить, пальцы выкручивать. Где мой верный «Сатурн»? Иринка! Мне без тебя плохо. Приходиться признать, что мое дело — наблюдать, думать и подключать, если надо своих бравых и могучих помощников. Да кого я обманываю? Мое дело — пасти и стучать. Так это называется. Иногда убегать, если жизнь дорога. Ну, и… думать, думать, думать…

Ага, вон какая-то стеночка слева от железки.