Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

2. Какова судьба этого герметического круга, этого семантического поля сейчас, когда Головин ушел? Способно ли оно сохраниться и быть в его отсутствие? Воспроизводимо ли это явление? Это открытый вопрос. С одной стороны, да. Как, например, в суфийских тариках ушедший учитель остается в форме своего присутствия в качестве кутба, полюса. Обращаясь к нему, можно установить связь с источником вдохновения, инспирации. Культ могил великих учителей (мазоры) связан с передачей прямого присутствия. Как полюс Головин не умер и не мог умереть, он сам не верил в смерть. Его присутствие в каком-то смысле не меньше и не больше, чем раньше. Но с другой стороны, какая парадоксальная разница между Эволой и эволаистами, Геноном и генонистами, Ницше и ницшеанцами, Кроули и телемитами… Как только полюс покидает здешний мир, поднимается волна обезьянствующих пустых теней, симулякров. Можно ли уберечь наследие Головина от этого? Наверное, нет. Сам он сделал все возможное, чтобы остаться на дистанции от всех. И какую-то защиту он своему семантическому кругу обес печил. Но энергия симулякра разрывает ткани всех оберегов.

3. Если мы заинтересованы в сохранении защиты метода, стиля, образа, духа образа мысли Головина, как нам продолжать хранить этот герметический круг?

Я думаю, здесь есть несколько направлений:

— читать тексты так, как читал Головин (помещая узоры текста в герменевтический и герметический круг);

— продолжать исследовать и осмыслять те линии, которые он исследовал и осмыслял (а они выводят нас на гигантские семантические поля);

— собирать, сохранять и восстанавливать его наследие во всем его многообразии;

— отдавать дань ему и его фигуре честной преданной памятью, преклонением перед авторитетом, восприятием его не просто как писателя, культурного деятеля, но как жреца, учителя, наставника;

— жить в этой онтологической зоне, зоне абсолютного толкования.

Г. Д. Джемал ь Философ, политолог, председатель Исламского комитета в России Головин и прижизненный опыт смерти

Евгения Всеволодовича с нами нет, но тот опыт и та феноменология непостижимого, которая всегда была в центре его внимания и о которой у нас было много бесед, начиная с 1969 года, состоялись. Поэтому уместно вспомнить и вернуться к этому прижизненному опыту, имеющему стержневую значимость и являющемуся красной линией в видении Головиным очень многих вещей.

Прежде всего следует отметить, что когда мы говорим о смерти, то сразу же делаем поправку: это смерть как некое состояние, взятое в перспективе супра-конфессионального эзотеризма, т. е. это не смерть в философском, медицинском или даже оккультно-магическом смысле. Это именно супра-конфессиональный эзотеризм — проблема смерти как некоего камня преткновения, пункта препинания, запинки и, возможно, «сквозной дыры», в которую эта запинка превращается.

В принципе, по отношению к смерти возможны, как известно, две фундаментальные позиции в рамках обозначенного супраконфессионального подхода: 1) смерть есть (и я хочу обратить ваше внимание, что потенциально это произносится с восклицательным знаком) и 2) смерти нет (в данном случае в этом высказывании интонационно более уместен вопросительный знак). Смерть есть! Смерти нет? И здесь есть некоторая тонкая диалектика, потому что когда мы говорим «смерть есть», мы возражаем Пармениду, который говорил, что «небытия нет». Мы же говорим, что «небытие есть», и вопрошаем: «может быть, действительно небытия нет?» Между двумя этими полярными позициями пролегает огромная и очень сложная гамма отношений, т. к., собственно говоря, весь вопрос эзотеризма вращается вокруг обретения вечной жизни. Иными словами, победы над смертью. И здесь вырисовывается довольно тонкий (может быть, не без иронии) момент: если смерти нет, то о чем вообще речь? Вопрос решается очень просто. Но тогда снимается и весь пафос эзотерического пути и страшной работы, которая связана с этой сверхзадачей — проблемой бессмертия.

На самом деле люди, знакомые с поздним Головиным, слышавшие его в последние годы, знают некоторую очень специальную маску, специальную позицию, которой Женя четко отгораживался от жадного хибстерского внимания, о чем говорил Александр Гельевич, — он давал им определенную позитивную предсказуемость, которая была слишком соблазнительной, чтобы ее можно было не усвоить, пройти мимо нее. Отношение Евгения Головина к смерти было необычайно пронзительным, и, несомненно, этот человек имел колоссальный визион и огромный опыт потустороннего в прямом смысле. Этот опыт в одном из визионов был обобщен под, скажем так, рубрикой, представляющей собой инверсию псевдонима знаменитого поэта: Мальдорор — Aurore du mal.