Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

В январе 2005-го умерла Лена Джемаль, и он начал «уходить». Больше я его прежним не видел. Было впечатление, что он устал жить, что все пройдено, все понято, как-то «пусто ему все». «Все мертво, я прошел все миры», — возвращаясь от него, повторял я нервалевские строчки. Но мы еще записали несколько блестящих сюжетов про серебряновековцев; особенно ошеломил меня «интерпретационный удар» (это тоже одно из его любимых выражений), который он «нанес» по Вячеславу Иванову. Но что-то закончилось в нем, закрылась какая-то страница. Последний сюжет писали об Александре Александровиче Блоке. Кто слышал эту запись на диске, может понять, в каком состоянии он уже пребывал. Запись эта была сделана только благодаря Ирине Николаевне Колташевой, женщине, с которой он прожил бóльшую часть своей жизни. Когда он остался один, она самоотверженно приехала из США, где жила последние годы, и была рядом с ним до последней минуты. Земно кланяюсь ей как человеку, который сыграл в его судьбе колоссальную роль — роль, если так можно выразиться, «хранителя». Когда готовился двойной аудиодиск с беседами о поэзии, стало очевидно, что без Блока этот цикл прос то невозможен. Евгений Всеволодович в это время чисто физически был в очень плохом состоянии, что, повторюсь, нетрудно понять даже по тембру голоса, которым он озвучил этот сюжет. Только Ирина Николаевна смогла его уговорить сделать эту запись. В момент озвучивания я лишний раз убедился, что даже при полном физическом изнеможении насколько же свеж и молод его гений. Очень жалею, что в течение работы над этим циклом мне так и не удалось уговорить его сделать две беседы: про Белого и Балтрушайтиса (сначала он планировал). Потом отказался: «Слишком мелкие, неохота возиться». Сейчас понимаю, сколь бесценными были бы эти два «интерпретационных удара» — по Борису Николаевичу и Юргису Казимировичу. Еще одна моя печаль, что так и не воплотился проект книги о герметических поэтах XVII и XVIII веков, который я усиленно упрашивал его осуществить: «Евгений Всеволодович, кто же еще, кроме вас, сможет написать о них? Ведь здесь, наверное, кроме вас опять же, никто и имен-то таких не знает, а уж тем более никто не сможет произвести разбор их творчества». Он улыбается: «Да, пожалуй, никто». И еще один проект обсуждали (проговорю уж все). Я очень хотел, чтобы он написал ряд исследований по, так сказать, тайным европейским литераторам-герметикам: Рабле, Сервантесу, Свифту, Льюису, автору «Алисы…» (то, что он герметик, Евгений Всеволодович сам мне не раз подчеркивал), может быть, написал бы о Джеймсе Барри. (Понятно, что про Рабле текст был, но здесь все планировалось в более расширенном виде.)

К сожалению, всем этим планам не суждено было сбыться.

Я всегда хотел с ним поговорить об одной интуиции, но так и не решился. Сейчас хочу сделать это, проговорив ему в вечность. В Евангелии от Иоанна читаем:

Надлежало же Ему проходить через Самарию. Итак приходит Он в город Самарийский, называемый Сихарь, близ участка земли, данного Иаковом сыну своему Иосифу. Там был колодезь Иаковлев. Иисус, утрудившись от пути, сел у колодезя. Было около шестого часа. Приходит женщина из Самарии почерпнуть воды. Иисус говорит ей: дай Мне пить. Ибо ученики Его отлучились в город купить пищи. Женщина Самарянская говорит Ему: как ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки? ибо Иудеи с Самарянами не сообщаются. Иисус сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Женщина говорит Ему: господин! Тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у Тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его? Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную.