Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Понимаете, для меня как для язычника с этим миром все в порядке, смерти для меня не существует, есть просто метаморфоза. А Христос говорит: «Царство Мое не от мира сего». Это же критика мира, значит, мир требует изменения, корректировки. Для язычества просто не существует грехопадения и непонятна сама идея «спасения», потому что мир для язычника не сотворен «из ничего», он просто манифестирован, и посредством этого положения снимается вся тягота христианского миросозерцания. А про Христа и христиан я вам могу вот что сказать. Мистерия этого Бога, как и мистерия любого бога, не знает времени, все, что с Ним произошло в Его пути, это всегда рядом с нами, в вечности. Поэтому всякий, кто хочет идти, но только честно идти вслед Него, должен пройти все Его муки: и заплевание, и этот уксус, и эту мучительную смерть на кресте… И все святые так и поступали, потому что другого пути-то нет. Поэтому это тяжкая религия по сравнению, скажем, с религией Диониса, которая легка… хотя Дионис тоже страдающий бог… все трагедии… они же возникли из религиозно-культовых обрядов, посвященных Дионису.

Этот пассаж он не объясняет, а я и не спрашиваю, почему религия Диониса легка и в то же время исполнена страдания. Боюсь перебивать, впервые он так заговорил о Христе, пусть выговорится. Как-то всегда интуитивно чувствовалось, когда можно перебить, а когда ни в коем случае. Он продолжает:

А христиане?.. Я думаю, что из христианства сейчас ушло главное (здесь он пристально и очень серьезно посмотрел мне в глаза), из христианства ушла радость освобожденного человека, ушла вот эта самая радость. Они уже не понимают до конца, от чего Он их спас, и христианство медленно, но верно перетекло в иудео-христианство.

Все это было сказано настолько, если так можно выразиться, подлинно, настолько пронзительно. Поэтому я и говорю, что для меня он открыл в христианстве, в его существе, гораздо больше, чем иные убежденные христианские последователи. Как ни антиномично это прозвучит, но, не принимая учения Христа, он абсолютно верил в Него, в то, что Он существовал, что Он был здесь, на земле. Даже не то что верил, а просто знал. Это удивительное, ошеломляющее впечатление, которое исходило от него, его существа, когда он говорил о Спасителе.

Вообще, беседа с ним (не зря ведь говорилось о нем, что он мас тер беседы) была подлинным наслаждением, пиршеством непринужденного и в то же время очень насыщенного, очень глубокого общения. Но как передать это в тексте? Обращусь снова к Лосеву. У Алексея Федоровича есть работа (незаконченная) под названием «Самое само» (здесь, кстати, перекличка с Жениным «self»). Вот он пишет: