Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Могущество абсолютной индивидуальности «самого само» заключено в некоей тайне. Однако эта тайна совсем иного рода, чем кантовская вещь-в-себе. Кантовская вещь-в-себе не существует в сознании человека, «тайна же — существует». Она никогда не может быть раскрыта, но «она может являть» смысл, сущность, самое само объективно существующей вещи может быть явлено человеку, вызывая бесконечное количество интерпретаций. Недоступное и непознаваемое «самое само» скрыто в «бездне становления», которая и «порождает его бесконечные интерпретации», т. е. внутренняя динамика эйдоса неизбежно создает любые интерпретивные возможности (статика этого не знает).

Да-да, вот это, наверное, близко, очень близко к тому, что являл из себя Головин. Безусловно, у каждого человека есть это «самое само», это «self» (думаю, Женя со мной не согласился бы, он ведь нет-нет, да и повторял новалисовское: «Не все живущие на земле люди — люди»). Но лишь у немногих, у очень немногих, по крайней мере в так называемое «новое» и «новейшее» время, это «самое само» достигало такого «могущества абсолютной индивидуальности», какого оно «достигло» у Евгения Всеволодовича! «Воспользуемся неоплатонической схемой, душа имеет четырехчастное строение: anima celestis, anima rationalis, anima animalis, anima vegetabilis — душа небесная, душа разумная, душа животная, душа растительная… не у всех людей эти четыре части активизированы в равной мере…» — его обычная фраза, когда он касался темы различия качественного и количественного аспектов бытия человека, да и вообще мира. (Для большей наглядности иногда звучал такой вариант: «Две селедки плюс три поцелуя не будет пять».) Сам он, на мой взгляд, при полной, разумеется, активизации этих четырех уровней в своей внутренней вселенной находился в каком-то привилегированном по отношению к ним центре и свободно, играя личинами, мог проявляться вовне как человек, у которого доминирует тот или иной (из этих четырех) душевный уровень. То есть он мог предстать перед вами и «вором в законе», и «алкоголиком», и поэтом, и философом, и сентиментальным романтиком, и магом, и… словом, кем угодно. Причем эти маски в каждой ситуации были абсолютно подлинны. И это было не актерство, это было сверхъестественное умение жить в «стихии воды», принимать любую форму, как это делает вода, куда бы вы ее ни влили. Это какой-то уникальный экзистенциальный дар, с которым он не то родился, не то каким-то чудом активизировал его посредством волевого усилия, здесь можно гадать сколько угодно. (Я лично думаю, что родился, а потом еще «подразвил». Как он любил выразиться: «Припомнил себя».) Сам он так объяснял эту уникальную особенность:

Я всегда знал, что у меня все, что мне нужно, уже есть. Отсюда полное отсутствие духа соревнования с кем бы то ни было… Как поется в знаменитой урловой песне: «Нас не выдадут черные кони, вороных уж теперь не догнать…». Вот я как-то всегда чувствовал, всегда знал, что мои «черные кони» меня не выдадут и мне не надо чего-то «достигать», у меня все уже есть и не надо спешить, ведь впереди целая вечность.

Так мы с ним и общались всю весну, все лето и всю осень 2004 года. Очень хорошо запомнилась последняя осенняя встреча 2004-го. Вторая половина октября, мы сидим с ним в Горках, уже смеркается. Писали в этот день, по-моему, сюжет о Брюсове, потом очень долго говорили, выпили немного (в этот раз он почему-то очень много рассказал о себе, о своей жизни). В какой-то момент, глядя в сторону, в пространство, смиренно, тихо и грустно он вдруг говорит: «Вот так и прошла жизнь в пьянках да гулянках, бестолково как-то прошла…» — и затягивается сигаретой… Потом мы долго молчим, а мне его почему-то до одурения жалко, а за окном звенящие осенние сумерки… Никогда не забуду этого вечера.