Где я, там смерть

— Она говорила, что у нее есть сын, которого она вынуждена была оставить из-за сложившихся обстоятельств…

Лицо Джека резко ожесточилось, черты обострились, глаза потемнели, став почти черными. Но внешне он все еще сохранял хладнокровие.

— Правда? И когда же произошло это чудо и к ней вернулась память, и она вспомнила о том, что у нее есть еще один сын?

Шон вжался в кресло, подняв на Джека умоляющий взгляд.

— Я узнал совсем недавно… пару месяцев назад. Я так обрадовался, что у меня есть брат, так хотел познакомиться с вами, только не решался, боялся, что вы не захотите…

— К сожалению, у меня не такая хорошая память, — Джек поморщился и пожал плечами. — И я не помню, чтобы у меня была мать. Извини, парень, но это какая-то ошибка. У меня нет матери, — жестко закончил Джек.

Шон понимающе промолчал, не зная, что сказать.

Джек откинулся в кресле и посмотрел на отца. Тот с каменным лицом застыл на месте, смотря куда-то перед собой невидящими глазами. В отличие от Джека, он не остался к трагической новости так равнодушен. Джека всегда злило то, что отец продолжал любить мать после всего того зла, что она причинила им обоим, что так и не нашел ей замену, не забыл, хоть никогда и не показывал этого. Только Джек все равно знал, всегда знал, что отец хранит в сердце прежние чувства к этой предательнице и потаскухе. Не понимал этого, не одобрял и жестоко осуждал. И сейчас его печаль о ней, его скорбь, застывшая на лице, взбесили его.

Чтобы как-то успокоиться, он схватил со стола пачку сигарет, вытащил одну и стиснул зубами. Снова подскочив с места, Шон заискивающе подставил ему зажигалку. Джек напрягся, но смилостивился и прикурил.

— Похороны послезавтра, — осторожно и робко заметил парень.

Джек не ответил.

— Вы придете? — уже совсем тихо спросил Шон.

— Нет.

— Но… как же так?

— Да вот так. Это твоя мать, ты ее и хорони. А я свою похоронил уже давно.

Шон взволнованно поднялся, и на лице его появилось негодование.

— Как вы можете так говорить? Ведь она ваша мать, как бы то ни было, и она любила вас. Я понимаю, что вы обижены на нее, но теперь, когда ее не стало…

— Понимаешь? — прервал его Джек с презрением. — Да что ты можешь понимать, щенок?

— Джек! — оборвал его Джордж сурово.

Джек перехватил его взгляд, бледнея от ярости, но Шон вмешался, снова привлекая к себе его внимание.

— Пожалуйста, вы должны ее простить! Она хотела этого, она говорила об этом перед смертью. Говорила, что тяжкий грех лежит на ее душе, что она только теперь увидела и осознала, как непоправима и велика ее ошибка, как сильно она вас ранила, покалечила и превратила… простите, в урода. Но говоря это, она не мела ввиду что-то плохое и оскорбительное, не подумайте… Наверное, она хотела сказать, что ее поступок отравил вашу жизнь, вашу душу…

— Я понял, что она хотела сказать! — оборвал его Джек. — Помолчи лучше, парень.

Шон с досадой прикусил губу, уже не впервые ругая себя за излишнюю откровенность и неумение фильтровать то, что нужно говорить, а что нет. Он всегда рассчитывал, что его поймут, но получалось только еще хуже. Он хотел донести до Джека то, как раскаялась мать, что поняла, что совершила ужасное и непростительное, как отразилось это на брошенном сыне и на его жизни, покалечив, изуродовав его внутренний мир и взгляд на мир окружающий. Так, по крайней мере, понял ее слова он, Шон.

— Вот, это она просила передать вам, — парень вынул из кармана запечатанный конверт и протянул Джеку. — Она написала это перед смертью.

Джек небрежно разорвал конверт и, развернув лист бумаги, прочел последние слова матери, обращенные к нему.

«Прости, и сам будешь прощен — так говорят мудрые, так учит нас Господь. Я прощаю тебя, мой мальчик, и молю о прощении тебя. Прощай. Твоя мама».

Смяв лист, Джек бросил его на стол и затушил в комке бумаги сигарету. Даже перед смертью она не написала ни слова о любви, даже не намекнула. Она его прощает! Вот дура. Думала, что его замучает совесть? Думала, что ему нужно ее прощение?

«Отправляйся к дьяволу, потаскуха, со всеми своими грехами и прощениями, а я еще плюну на твою могилу», — подумал он, безучастно разглядывая, как тлеет подожженная бумага.

Шон побледнел, задрожал, увидев, как обошелся Джек с последним письмом матери. Негодование и обида за горячо любимую мать захлестнули его. Что же это за человек такой, что не желает примириться даже с мертвыми, что продолжает ненавидеть даже после смерти и не прощает, когда его об этом молят на последнем издыхании? И молит не абы кто, а мать, родная мать! Какое сердце бьется в груди такого человека, каменное или просто мертвое, бесчувственное, неживое, потому и такое равнодушное?