Где я, там смерть

— Я знаю, что он обладает достаточным умом, ловким, хитрым и изворотливым, а также некоторыми знаниями, потому что я помню, что он прилежно учился в университете и окончил его довольно успешно. Жаль только, что на этом его рвение и кончилось, и он сложил ручки, предпочтя беспечную легкомысленную жизнь. Но когда-нибудь надо взрослеть и становиться мужчиной, человеком, и прекращать быть взбалмошным беспечным мальчишкой. Это время пришло. И ему придется, хочет он того или нет. А что до того, что он не сможет… Он сможет, я уверен. Я помогу ему. Я сделаю из него акулу, как когда-то мы с Патриком сделали акулу из Куртни, молоденькой тогда еще девушки. Конечно, у нее был природный дар к бизнесу и управлению, врожденная хватка и поразительная внутренняя сила, а у Рэя я таких качеств никогда не замечал. Но, возможно, он компенсирует их другими, такими, как умение входить к людям в доверие и располагать к себе, а врожденная хитрость и ловкость, такие, как у него, тоже важны в бизнесе. Думаю, главное — это заставить его захотеть, натаскать и направить по уже протоптанной Куртни дорожке. И было бы, конечно, очень хорошо, если бы Джек Рэндэл оставался и далее в этой компании и поддерживал Рэя так, как поддерживал все эти годы Куртни.

— Что-то мне подсказывает, что он не станет этого делать, — горько ухмыльнулась Кэрол. — Если его не попросит об этом Куртни. Он никогда ей ни в чем не отказывал. А теперь, после того, что натворил, и подавно…

Кэрол знала, что Рэй забрал заявление о разводе. Все ее негативное отношение к нему мгновенно испарилось. Она поняла, что теперь он не бросит Куртни. С мукой и молчаливой бесконечной печалью в красивых глазах, в которых вдруг угасли озорные игривые огоньки и задорные веселые искорки, он ожидал, когда она очнется. Он как-то сразу, разом, изменился. Стал молчаливым, тихим, замкнутым. Исчезла его мальчишеская непосредственность в повадках, взгляде, движениях. И улыбка, которую он изредка дарил Кэрол, была уже другой. Совсем другой. Не мальчишеской и жизнерадостной, а невеселой и усталой. И так необычно и непривычно было видеть его таким, что Кэрол терялась в его присутствии, словно перед ней был чужой незнакомый человек. Они мало разговаривали и встречались только у постели Куртни. Она приходила, он уходил. Он приходил ее сменить, а она уходила. Иногда Кэрол, придя в больницу, стояла под дверью и через стеклянное окошко в ней наблюдала за ним, когда он об этом не подозревал. Он сидел у постели Куртни, держал ее за руку и смотрел на нее. Смотрел и смотрел. Один раз Кэрол видела, как он целовал ее пальцы, а потом прижался к ним лбом и вздохнул так, что весь его корпус тяжело поднялся и опустился. И Кэрол простила ему все. Простила из-за того, что был рядом с Куртни, сидел вот так у ее постели, преданно и виновато, согнув широкую спину и ссутулив крепкие плечи, которые всегда держал прямо. Простила, благодарная ему за искреннюю печаль, за его горе, за несчастный и понурый вид. Казалось, он ни о чем и ни о ком не думал, кроме Куртни, и только она имела для него значение. Кэрол наивно надеялась, что несчастье помогло ему понять, что он ошибался в своих чувствах, и на самом деле любил Куртни и она была ему нужна, а то, что он принимал за любовь к ней, Кэрол, было лишь заблуждением, очередным капризом. Он не упоминал больше о каких-либо чувствах к ней, Кэрол, казалось даже, что он вообще потерял к ней всякий интерес. Но она поняла, что это все не так, когда однажды случайно поймала на себе его взгляд. Он пришел ее сменить, и зашел так тихо, что она не заметила. Кэрол не знала, сколько он так стоял, наблюдая за ней украдкой, ничем не выдавая своего присутствия, пока она сама его не заметила. Повернулась и увидела, что он стоит у двери и смотрит на нее с такой мукой и отчаянием, что сердце ее захолонуло в груди. И тогда он опустил взгляд, а когда снова посмотрел на нее, в нем было только смирение и какая-то трагическая покорность, как у человека, который считал себя обреченным и не собирался этому сопротивляться.