Где апельсины зреют

— Фу-у! протянулъ Конуринъ. — Вотъ такъ захали въ хорошее мстечко! Какой, спрашивается, насъ чортъ носитъ по такимъ палестинамъ? Изъ хорошей спокойной жизни и вдругъ въ разбойничье гнздо! Надо будетъ деньги въ сапогъ убрать, что-ли!

Онъ кряхтлъ и началъ разуваться.

— Не спать надо, бодрствовать и быть на сторож — вотъ самая лучшая охрана, говорила Глафира Семеновна. — А вы дрыхнете, какъ сурки.

— Да вдь ты насъ не надоумила, а я зналъ, дйствительно зналъ, что въ Италіи эти самые бандиты существуютъ, но совсмъ изъ ума вонъ объ нихъ, — сказалъ Николай Ивановичъ и тоже сталъ стаскивать съ себя сапоги, прибавивъ:- Въ сапоги-то деньги запрячешь, такъ, дйствительно, будетъ дло понадежне! Гд твоя брилліантовая браслетка, Глаша?

— Въ баульчик.

— Вынь ее оттуда и засунь за корсажъ. Да поглубже запихай.

— Въ самомъ дл надо спрятать. Я и кольца и серьги туда… сказала Глафира Семеновна.

— Клади! Клади! Удивительное дло, какъ намъ эти бандиты раньше въ голову не пришли! бормоталъ Николай Ивановичъ, опоражнивая кошелекъ отъ золота и бумажникъ отъ банковыхъ билетовъ и запихивая все это въ чулокъ.

Перекладывала изъ баула за корсажъ и Глафира Семеновна свои драгоцнности.

— Ты сверху-то, Глаша, носовымъ платкомъ заложи. Даже законопать хорошенько, совтовалъ Николай Ивановичъ жен.

— Да ужъ знаю, знаю… Не спите только теперь.

— Какой тутъ сонъ, коли эдакая опасность! отвчалъ Конуринъ. — Суньте, матушка, и мой брилліантовый перстень къ вамъ туда-же, а то въ сапогъ-то онъ у меня не укладывается.

— Нтъ, нтъ, у меня все полно. Запихивайте у себя за голенищу.

— Боюсь, какъ-бы не выпалъ изъ-за голенищи.

— Перевяжите голенищу. Вотъ вамъ веревочка. А ты, Николай Ивановичъ, вынь револьверъ. Все лучше. Люди видятъ оружіе — и сейчасъ другой разговоръ.

Николай Ивановичъ досадливо чесалъ затылокъ.

— Вынимай-же! Чего медлишь? крикнула на него жена.

— Вообрази, душечка. я револьверъ въ сундукъ запряталъ, а сундукъ въ багаж, отвчалъ онъ…

— Только этого недоставало! Для чего-же тогда его съ собой брать было!..

— Да вотъ поди-жъ ты! Отъ Берлина до Парижа хали, такъ лежалъ онъ у меня въ ручномъ сакъ-вояж и ни разу не понадобился, а тутъ я его и сунулъ въ сундукъ.

— Самое-то теперь прозжаемъ мы такое мсто, гд нуженъ револьверъ — а у васъ револьверъ въ багаж!

— Да что-жъ ты подлаешь! Ужъ и ругаю я себя, да длу не поможешь.

— Хотите я выну свои дорожный ножикъ? Онъ совсмъ на манеръ кинжала, проговорилъ Конуринъ.

— Да, конечно-же, выньте и положите на видномъ мст. Но главное, не спать!

— Какой тутъ сонъ! Съ меня какъ помеломъ сонъ теперь смело.

Конуринъ досталъ ножикъ и, открывъ его, положилъ около себя.

Пріхали на станцію. На платформ опять показался черномазый итальянецъ съ красной ленточкой на шляп и съ щетиной на подбородк.

— Вотъ, вотъ онъ… Нсколько ужъ станцій за нами слдитъ, шляется мимо окна и заглядываетъ въ купэ, указывала Глафира Семеровна. — И у него есть сообщникъ, такой-же страшный.

— Дйствительно, рожа ужасно богопротивная. Беременной женщин такая рожа приснится, такъ нехорошо можетъ быть, отвчалъ Конуринъ и выставилъ итальянцу изъ окна на показъ свой дорожный ножикъ, повертывая его.

— Фу, какая досада, что мой револьверъ въ багаж! вздыхалъ Николай Ивановичъ.

Остатокъ ночи мужчины уже больше не спали.

XXXV

Начало свтать. Взошло солнце. Станціи стали попадаться рже. Роскошная растительность исчезла, исчезли и шикарныя виллы. Ни пальмъ, ни апельсинныхъ и лимонныхъ деревьевъ. Исчезли и горы. хали по луговой равнин, залитой еще кое-гд весенней водой. Деревца попадались только изрдка и то какія-то убогія, чуть начинающія распускаться. Не видать было и народа на поляхъ. Только то тамъ, то сямъ бродили волы по лугу. Вмсто виллъ показались развалины каменныхъ строеній, груды строительнаго мусора и щебня. Мстность была совсмъ неприглядная, даже мстами убогая, болотистая, поросшая голымъ свернымъ кустарникомъ.

— Боже мой, ужъ въ Римъ-ли мы демъ? Не завезли-ли насъ въ другое какое-нибудь мсто, вмсто Италіи? — тревожилась Глафира Семеновна, разсматривая окрестности и обращаясь къ своимъ спутникамъ.

— Не знаю, матушка, ничего не знаю, отвчалъ Николай Ивановичъ. — Ты путеводительница,

— Нтъ, я къ тому, что гд-же апельсинныя деревья?

— Какія тутъ апельсинныя деревья! Вся мстность на Новгородскую губернію смахиваетъ. Вонъ верба по канавамъ растетъ.

— Вотъ штука-то будетъ, если насъ въ другое мсто завезли!

— А въ какую мстность насъ могутъ, кром Италіи, завести? спрашивалъ Конуринъ.

— Да ужъ и ума не приложу… разводила руками Глафира Семеновна. — спросить не у кого… Не понимаютъ, не отвчаютъ, махаютъ головами.

— Э, да все равно! Посл Монте-Карлы этой самой я готовъ хоть къ туркамъ, сказалъ Конуринъ. — Муходане — неврные, а ужъ наврное такъ не ограбятъ, какъ ограбили насъ въ Монте-Карл и въ Ницц.

Остановились на полустанк. Опять продажа вина Шіанти въ красивенькихъ бутылочкахъ. Гарсонъ въ куртк и зеленомъ передник совалъ въ окна чашки съ кофе на поднос, булки. Толпился народъ въ шляпахъ съ широкими полями и галдлъ.