Где апельсины зреют

— Ну, тогда я спокоенъ, отвчалъ Конуринъ. — Гд наше не пропадало! Хорошо, что Богъ вынесъ-то ужъ изъ этого Монте-Карло! Николай Ивановъ! Плюнь! Завей горе въ веревочку и выпей коньячищу! хлопнулъ онъ по плечу Николая Ивановича. — А ужъ о Монте-Карл и вспоминать не будемъ.

— Да вдь вотъ ея поганый языкъ все зудитъ, кивнулъ Николай Ивановичъ на жену. — “Теб не слдовало играть”, “теб предзнаменованія не было”. А ужъ пуще всего я не могу слышать, когда она о своемъ выигрыш разговариваетъ! На мои деньги вмст играли, я уйму денегъ проигралъ, а она какъ сорока стрекочетъ о своемъ выигрыш.

— Ну, я молчу, молчу. Ни слова больше не упомяну ни о выигрыш, ни о Монте-Карло… заговорила Глафира Семеновма и, обратясь къ мужу, прибавила:- Не капризься, выпей коньячку-то. Это тебя пріободритъ и нервы успокоитъ.

— Давай…

Конуринъ сталъ пить съ Николаемъ Ивановичемъ за компанію.

— Mentone! закричалъ кондукторъ, когда поздъ остановился на станціи.

— Ахъ, вотъ и знаменитая Ментона! воскликнула Глафира Семеновна. — Это тотъ самый городъ, куда всхъ чахоточныхъ на поправку везутъ, только не больно-то они здсь поправляются. Ахъ, какой видъ! Ахъ, какой прелестный видъ! Лимоны… Цлая роща лимонныхъ деревьевъ. Посмотри, Николай Иванычъ!

— Плевать! Что мн лимоны! Чихать я на нихъ хочу!

— Какъ тутъ чахоточному поправиться, коли подъ бокомъ игорная Монте-Карла эта самая, замтилъ Конуринъ. — Създитъ больной порулетить, погладятъ его хорошенько противъ шерсти господа крупьи — ну, и ложись въ гробъ. Этой карманной выгрузкой господа крупьи и не на чахоточнаго-то человка могутъ чахотку нагнать. Вдь выдумаютъ тоже мсто для чахоточныхъ!

— А зачмъ вспоминать, Иванъ Кондратьичъ! Зачмъ вспоминать объ игр? воскликнула Глафира Семеновна. — Вдь ужъ былъ уговоръ, чтобы ни объ игр, ни о Монте-Карло не вспоминать.

Поздъ засвистлъ и опять помчался. Начались опять безчисленные туннели. Воздухъ въ вагонахъ сдлался спертый, сырой, гнилой; мстами пахло даже какой-то тухлятиной. Поздъ только на нсколько минутъ выскакивалъ изъ туннелей, озарялся яркимъ свтомъ весенняго солнца и снова влеталъ во мракъ и вонь. Вотъ длинный туннель Ментоны, вотъ коротенькій туннель Роше-Ружъ, немного побольше его туннель Догана, опять коротенькій туннель мыса Муртола, туннель Мари и наконецъ самый длиннйшій передъ Вентимильеи.

— Фу, да будетъ-ли конецъ этимъ проклятымъ подземельямъ! проговорилъ Конуринъ, теряя терпніе. — Что ни демъ — все подъ землей.

— А ты думаешь изъ игорнаго-то вертепа легко на свтъ Божій выбиться? Изъ ада кромешнаго, кажется, и то легче, отвчалъ Николай Ивановичъ.

Но вотъ опять засіяло солнце.

— Vintimille! Changez les voitures! кричали кондукторы.

— Вентимилья! нужно пересаживаться въ другіе вагоны, перевела Глафира Семеновна. — На итальянскую границу пріхали. Здсь таможня… Вещи наши будутъ досматривать. Николай Иванычъ, спрячь пожалуста къ себ въ карманъ пачку моихъ дорогихъ кружевъ, что я купила въ Париж, а то увидятъ въ сакъ-вояж и пошлину возьмутъ.

— Не желаю. Не стоишь ты этого.

— Да вдь теб-же придется пошлину за нихъ платить.

— Копйки не заплачу. Пускай у тебя кружева отбираютъ.

— Какъ это хорошо съ твоей стороны! Вдь на твои же деньги они въ Париж куплены для меня. Кружева пять-сотъ франковъ стоютъ. Зачмъ же имъ пропадать?

— Плевать. Дуракъ былъ, что покупалъ для такой жены.

— Давайте, давайте… Я спрячу въ пальто въ боковой карманъ, предложилъ свои услуги Конуринъ, и Глафира Семеновна отдала ему пачку кружевъ.

Въ купэ вагона лзли носильщики въ синихъ блузахъ съ предложеніемъ своихъ услугъ.

XXXIII

Перехали итальянскую границу. Таможенные досмотрщики не придирались при осмотр вещей, а потому перездъ произвелъ на всхъ пріятное впечатлніе…. Пріятное впечатлніе это усилилось хорошимъ и недорогимъ буфетомъ на пограничной станціи, гд вс съ удовольствіемъ позавтракали. Италія сказывалась: мясо было уже подано съ макаронами. Съ макаронами былъ и супъ, тарелку котораго захотла скушать Глафира Семеновна. Колобки яичницы были тоже съ какими-то накрошенными не то макаронами, не то клецками. Къ супу былъ поданъ и блый хлбъ въ вид сухихъ макаронъ палочками, вкусомъ напоминающій наши баранки. Начиналось царство макаронъ.

— Въ четырехъ сортахъ макароны. Замтили, господа? Вотъ она Италія-то! обратила вниманіе мужчинъ Глафира Семеновна. — А какіе люди-то при досмотр хорошіе! Ни рытья, ни копанья въ чемоданахъ. Пуще всего я боялась за кусокъ шелковаго фая, который везу изъ Парижа. Положила я его въ сакъ-вояжъ, подъ бутерброды и апельсины, а сверху была бутылка вина, такъ чиновникъ даже и не заглянулъ туда. Видитъ, что откупоренная бутылка и булки. “Манжата”? говоритъ. Я говорю “манжата”. Ну, и налпилъ мн сейчасъ на сакъ-вояжъ билетикъ съ пропускомъ. — И такой легкій здсь языкъ, что я сразу поняла. По французски да — манже, а по итальянски манжата.

— Фу, ты пропасть, какъ легко! Стало быть, ежели деньги по французски — аржанъ, а по итальянски аржанто? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Да, должно быть, что такъ.